Читать книгу - "Убить отступника - Олег Мазурин"

Бенкендорф рубанул воздух воображаемой саблей.

«Я все равно вас достану, мерзавцы! Берегитесь, братья-карбонарии, горе-заговорщики! Всех вас изловлю и перевешаю».

Вечером Снетков приехал к Бенкендорфу домой. Принимал адъютанта генерал в своем кабинете. Лицо поручика сияло.

– Ваше превосходительство, вы были совершенно правы в своих предположениях. Горничная Маша, что отравила Василия Боташева, и есть Буковская. Вдова Боташева, дочери и слуги узнали в ее словесном портрете горничную Машу. Все как один твердят: это она. Только волосы другого цвета.

– Сие пустяки. Волосы можно сто раз перекрасить. Переодеться в другое платье, поменять говор. Стало быть, Буковская. Отлично, отлично. Вот она, ниточка, за которую можно потянуть. Она-то и приведет нас к заговорщикам. Итак, продолжаем вести комбинацию, поручик.

– Есть, ваше превосходительство. Разрешите идти?

– Иди.

Снетков откланялся.

Бенкендорф с довольным видом заходил по кабинету. Генерал ликовал.

«Ах, до чего же хорошие вести принес мой Снетков! Цены им нет! Итак, теперь очевидно, что Василий Боташев принадлежал к тайному обществу и был устранен ее членами. Буковская – непосредственный исполнитель. Она хотела лишить жизни и Голевского. А вот здесь у нее ничего не получилось. Лишь на время задержала вояж капитана в Сибирь. Михаила Боташева тоже убрала эта таинственная организация. Не составить ли записку государю императору? Пожалуй, пока не стоит. Чай, не следует пугать его величество раньше времени. Слишком свежи в его памяти воспоминания о декабрьском мятеже двадцать пятого года. Вот поймаю революционеров, тогда и доложу. За раскрытый заговор он мне простит. Ведь победитель получает все. И награды. И титулы. И почести. На то он и победитель. А проигравший пусть плачет».

Бенкендорф это знал. И он терпеливо будет ждать своего часа. Часа своей оглушительной виктории или сокрушительного поражения.

* * *

Бывает, что судьба жестоко смеется над человеком.

Даст она порой человеку клюнуть наживку, а тот – наивная душа, эдакий дуралей безмозглый, возьмет да и заглотнет ее целиком! А судьба-пересмешница раз его крючком за губу – и подсечет! Выкинет жертву на берег, а она хватает ртом воздух, ищет спасение, бьется об камни, вот-вот скоро смерть наступит, а судьба в это время раздумывает: отпустить ли ей добычу в воду, или пусть еще помучается? А может, пусть и умрет? Ай, нет, жалко ей станет добычу. Передумает судьба и отпустит дуралея. Пусть, дескать, живет пока. То великодушный жест, небесная милость. Но надолго ли? Бывает и ненадолго. И вот проходит годик, два, и вскоре опять фортуна горемычного ловит. Только ловит уже на другую наживку, более яркую и заманчивую. И опять мучает, и опять издевается над беднягой. Что и говорить, нравится фортуне изгаляться над людьми!

Эх, судьба, судьбинушка!

Привередливая ты какая! И что ты еще удумаешь сотворить с гвардейцем, кто знает?

…Голевский ворочался на неудобной кровати, а в голову все лезли разные мысли. О несчастливой судьбе, о неумолимой фатальности, о превратности и несправедливости жизни. Лезли, как вредные насекомые. Заполняли жужжащим роем весь мозг, кусали его, грызли, жалили и почти до основания его высасывали.

В каземате было промозгло и прохладно. Голевский укутался одеялом, пытаясь хоть немного согреться. Вдруг загрохотала, заскрипела железная дверь и тяжело отворилась. В проеме появилась коренастая фигура тюремщика, солдата Прокопа. С ним был еще один стражник.

– Изволите кушать, – буркнул Прокоп, поставил миску с едой и вышел.

Голевский с неохотой поднялся. Зевая, взял ложку. Ковырнул в тарелке… Кажется, каша. Перловая. Сваренная на воде. Без соли и сахара. И хотя капитан был голоден, осилил лишь половину.

Он стал нервно мерить шагами камеру. Тоска, злость, безысходность…

«Хоть волком вой, – загрустил гвардеец. – И сколько же мне здесь придется пробыть? Месяц, два? Год? А может, и всю жизнь? Ежели, не дай бог внезапно скончается сам Бенкендорф, пиши пропало – вовек мне, горемычному, не выбраться из каземата!»

Шесть лет назад он уже вкусил прелести тюремной жизни. Едва здоровье тогда не подорвал. А мог и сгинуть вовсе. Как бы здесь не стать трупом хладным и безмолвным. А это гвардейца никак не устраивало. Он решительно подошел к двери и постучал по окошечку.

«Где же тюремщик, черт возьми!»

Нет ответа. Голевский задолбил по двери сильнее. Его услышали. Окошечко открылось, и появилась простоватая физиономия стража. Солдат вопросительно посмотрел на арестанта и проворчал.

– Чего шумите, господин офицер? Чего изволите?

– Послушай, голубчик, пойди, расспроси коменданта, можно ли мне подать в камеру перо и бумагу? И книги какие-нибудь, журналы? Будь добр, молодец, узнай.

– Узнаю, отчего не узнать. Григорий, подмени меня, я к коменданту изволю!

Стражник ушел. Спустя минут двадцать он вернулся и доложил:

– Комендант сказал, что вам не положено книжки да всякие такие журналы читать. Вот так и сказал. Не положено, – а потом шепотом добавил. – Я бы принес, но за это могут и сквозь строй прогнать. Вы же знаете.

– Благодарю, любезный, что сходил и узнал. Как-нибудь выкрутимся, и не в таких переделках бывали.

– Жалко вас, ваше высокобродие, чай, не по доброй воле сюда попали. А могут и безвинно осудить и на каторгу послать.

– Да, могут. Да что поделать, ежели судьбу-злодейку порой не объедешь и не обойдешь. Встанет на дороге, как верстовой столб… А тебя-то как звать-величать, солдат?

– Прокоп.

– Хороший ты человек, Прокоп. А довелось ли тебе повоевать с французами?

– Нет, не довелось, в резерве я был в казанском ополчении. Ладно, ваше высокобродие, пойду я, а то увидят, что я с вами беседую – враз всыплют.

– Что же, иди, голубчик…

Окошко в двери захлопнулось. Заскрежетал замок. И снова наступила невыносимая тишина. А с ней – и невыносимое одиночество. Александра Дмитриевича это угнетало. Но что делать? Сочинять стихи? Петь песни? Голевский ничего лучше не придумал, как вспоминать самые интересные и запоминающиеся истории из своей жизни: баталии с французами, офицерские пирушки, пикантные приключения с дамами и прочее, прочее, прочее…

Голевский мечтательно заулыбался. Неужели это все было когда-то? Да, выходит, было. Сколько же приятных и незабываемых воспоминаний хранит его память. Сколько же их залегло в сердце! Все же, несмотря ни на что, жизнь у него получилась богатой на события.

Он вздрогнул от неожиданности. Сквозь блаженные мечтания прорезался противный крысиный писк, он-то и вернул капитана к реальной действительности. Гвардеец открыл глаза, улыбка сползла с его лица. Мерзкая тварь сидела в углу камеры и вертела мордочкой.

– Пошла вон! – взревел в ярости капитан и швырнул в нее миску. Миска загрохотала по каменистому полу, а крыса юркнула в дырку.