Читать книгу - "Тьма на кончиках пальцев - Дмитрий Швец"

Они ушли. На пороге Пахомов остановился, нашел взглядом маму, облизал губы, хищно улыбнулся и вышел следом.

Несколько минут мы стояли молча, глядя на закрывшуюся за отцом дверь. Не знаю, что испытывали другие, но мне казалось, что видел я его последний раз.

Анастасия Павловна тяжело вздохнула и опустилась на стул. Мама закрыла глаза, сорвала с шеи ожерелье, сняла сережки и, обняв дочерей, заплакала. Я же не знал куда деть себя. Внутри было пусто, словно только что мне вырвали сердце. Еще несколько часов назад я ненавидел отца и вот теперь, когда его арестовали, я жалел, что не сказал ему, как на самом деле его люблю.

Анастасия Павловна подошла неслышно. Встал подле меня, тяжело вздохнула.

— Я же говорила, что игры с темными стихиями не доводят до добра, — шепотом сказала она. — Вы, Глеб, знаете, кто это был? — я поднял на нее взгляд. — Вы не видели татуировку на запястье того в шинели? Особый отдел? Охранка? Комитет? Нет? не видели? Я предупреждала, что любое заигрывание с тьмой ведет к катастрофе. Вот оно и привело.

Я тихо опустился на ступеньку. Неужели отца арестовали из-за меня? Только из-за того, что я умею вызывать паучков, созданных из тьмы, которую все так боятся. Но тогда почему арестовали его, а не меня, ведь не он их создает. Я вскочил, рванул к двери, но на плечо мне легла рука Анастасии Павловны.

— Я понимаю ваши чувства, Глеб, — прошептала она, развернув меня и прижав к себе. — Но подумайте о тех, кто остался здесь. Подумайте о своих сестрах. О матери. Не глупите. Ваш отец взрослый умный мужчина, он выберется. Вы же позаботьтесь о них. Сейчас вы нужны им, как никогда.

Я обмяк. Уткнулся в ее плечо и как не пытался, не смог сдержать слез.

К обеду накрыли стол. Рождественский гусь был сух и пресен. Компот не вкусен, а овощи пересолены. Мы ели в полной тишине. И не ели, ковыряли еду, вздрагивая от каждого стука открытого окна, от скрипа половиц, от шагов Ильяса на улице.

— С Рождеством, — тихо сказала Анастасия Павловна, когда заплаканная Алина подала пунш и какао. — Даст Бог, следующий год будет лучше, чем этот. Власти во всем разберутся. Сергей Сергеевич вернется, и мы все заживем лучше, чем раньше. А в этом году больше ничего не случится.

Мы стукнулись кружками, и это был лучший тост из всех возможных. Мы заговорили, понемногу отходя от шока и страха, но разговоры наши были только об отце и надежде на лучший исход. Наташка предложила помолиться. Мы помолились. Полегчало. Мы даже улыбаться начали.

Не помогло. Ни тост, ни молитва, ни наши надежды. Ничего не помогло.

Маму арестовали тем же вечером.

Меня следующим утром.

Глава 11

В крохотной комнате без окон воняло потом и кровью. Страх пропитавший серые каменные стены, и серый, в темных пятнах пол, сочился ото всюду, въедаясь в кожу, обволакивая, мешая дышать, лишая разума.

Я сидел на железном, привинченном, к полу стуле и, стараясь глубоко не дышать, смотрел в одну точку. Туда, где в узкую щель пробивался снаружи едва заметный свет.

Сидеть неудобно, спина затекает, ноги дрожат, от пережатых в бедрах нервах. Мне страшно, руки трясутся, разум цепляется за любую возможность не свалиться в панику. Мерзко. Противно.

Противно находиться здесь, противно вдыхать тяжелые ароматы. Они давят, они не дают сосредоточиться, не дают понять, что происходит. Хочется выломать дверь и броситься куда угодно, хоть под пули охранников, только бы не быть в этом темном, пропитанном чужой болью и чужими страхами месте.

К чужим примешивались и мои, создавая неповторимый коктейль ужаса и непонимания происходящего. Если бы кто-то, что-то объяснил, если бы сказал почему я оказался здесь. Даже, если бы мне предъявили обвинение, пусть самое нелепое, все равно стало бы легче, а так, сижу, гадаю. В голову лезет всякая ерунда и каждая следующая мысль страшнее предыдущей.

Я потерял счет времени. Я чувствовал, что проваливаюсь в некое подобие безумия. И я не нашел ничего лучше, как вытянуться на стуле и закрыть глаза. Сам не заметив того, я задремал. Возможно, сказалась бессонная ночь, а возможно, разум больше не мог выносить идущего изнутри ужаса.

Я в тюрьме. Наравне с ворами, убийцами, насильниками, бунтовщиками, подстрекателями, поджигателями и разжигателями. Пособниками темных. Я один из них, без имени, без фамилии, без будущего. Я лишь номер на папке для бумаг. И останусь таким, до тех пор, пока не придет следователь. Тогда я вновь обрету имя, ненадолго, только на то время, пока мы разговариваем. А потом снова стану безликими цифрами на папке для бумаг.

И следователь пришел. Он остановился, в дверях, заполнив собой весь проем. Взглянул на меня, поднял папку, прочитал вслух мое имя, дождался моего кивка, поморщился. Расстегнул верхнюю пуговицу кителя, размял шею, снова поморщился, небрежно швырнул папку на стол. Вошел в камеру, вздохнул. Сокрушенно покачал головой, прошептал что-то о профессионализме.

Уперев руки в стол, он наклонился над ним и спросил:

— Так значит это ты у нас Глеб Сергеевич Сонин?

— Да, — кивнул я.

Он скривился так, словно зубы болели даже у его любимой лошади, и я подумал, что он и в третий раз, задаст вопрос о моем имени, рассчитывая услышать иной ответ. Но он кивнул и отвернулся. И это был последний раз, когда он услышал от меня ответ, что его устроил.

Толстый, лысый мужик навис надо мной, стремясь лишить меня пространства для маневра, отрезать пути к бегству, подавить, подчинить себе. Погоны капитана на плечах лысого, то и дело напоминали об его значимости. Да и сам он при каждом удобном, и не слишком, случае не забывал ввернуть, что дело, коим он занимается, весьма важное для империи и государя лично. Иначе бы им занимался кто-то другой, а не толстый, лысый капитан. И именно толстый, лысый капитан раскроет это дело. Именно он сможет справиться там, где спасовали другие, иначе бы его не поставили.

Я молчал. У меня не было секретов, просто мне нечего было ему сказать. Больше нечего. На все простые вопросы об имени моем, родителей, сестер, кузенов, слуг, соседей и даже соседской собаки я уже ответил. А на вопрос