Читать книгу - "Книга осенних демонов - Ярослав Гжендович"

— Все будет хорошо, — бормотал Земба. — Студию отремонтируем… Ничего страшного…только оборудование. Я жив, Стефан. Мы все живы. Мы возьмем камеры и поедем. Куда-нибудь, где что-то происходит. Покажем людям, как прекрасен мир. Покажем еще столько всего прекрасного, Стефан. Я возьму с собой Олю, мы снимем все красоты мира… У меня столько идей…

— Что ты хочешь снимать? — воскликнул Стефан сквозь слезы. — Что ты хочешь показать? — Он вырвался из рук Зембы и вытащил из горы мусора на полу помятую компьютерную ленту — распечатку информационного сервиса. — Это?! Горящий Ватикан? Шесть тысяч трупов в Риме? Отравленный зарином Бонн? Четыре миллиона трупов на улицах? Может, милицию прогресса, усмиряющую Лос-Анджелес? Может, семьсот самосожжений на Таймс-сквер? Или живые факелы вдоль дороги в Москву? А может, восемь тысяч распятых на стадионе «Янки»? А может, ты хотел бы показать варшавские улицы? Резню в Праге? А может, бригады эвтаназии, выискивающие христиан? А может, отряды Новой Конгрегации, сжигающие еретиков? Ты не заметил, что мир сошел с ума? Кому ты хочешь показывать… чудеса?! Это конец, Земба, беги отсюда. Спасай жену и детей и убегайте. Держитесь подальше от городов. И не доверяй никому. Ни Конгрегации, ни Католической Армии свободы, ни Социалистической акции. Все ненормальные. Убегай!

Земба посмотрел на него и вышел на улицу. Он был здоров. Мог дышать. Мог жить. Вдруг скорлупа счастья упала с него, но он по-прежнему ничего не понимал. Он шел как автомат и смотрел. Исчезли рекламы. Идиотские уличные билборды горели или пугали дырами, как после попадания пуль. Не все магазины были разбиты и разграблены, но со всех сорвана реклама. Слоганы, бесполезные цветные плакаты, веселенькие рекламные игрушки лежали обуглившимися кучами на углах улиц. Он не думал. Он фиксировал все как живая камера. Как последний журналист в мире, делающий репортаж для Последнего Суда. Приближение. Толпа. Все в мешках с прорезями для рук и головы. Фиолетовые от холода стопы топчут мерзлую кашу. Женщины с непокрытыми головами и четками в руках. В огонь летят книжки. Скручиваются цветные обложки, горящие страницы летят по ветру как черные бабочки. Панорама.

Хор бессвязных слов, над головами с дикой скоростью несутся свинцовые облака. Резня. Выжженный скелет костела, на уцелевшей стене надпись черной краской из баллончика: ПОКАЙТЕСЬ, на ступеньках мертвый, со вспоротым животом, человек в сутане. На пепелище возносится в небо пробитая подковным гвоздем железная ладонь. Резня.

В разгромленном секс-шопе лежат тела, они уложены ровно в ряд. Худощавая девушка, словно хирург, наклонилась над животом одного из лежащих. Ее руки и скальпель по локоть в крови. На стене надпись: МУЖЧИНЫ — ШОВИНИСТИЧЕСКИЕ СВИНЬИ. Резня.

Девушка выброшена на кучу мусора, застывшие ноги широко расставлены, в стеклянных глазах дико мчащиеся облака. Где-то далеко разрезает воздух одинокое стаккато автомата Калашникова. Резня. Шестеро молодых людей идут шеренгой по всей ширине улицы, на них длинные рубашки, на груди пацифистские металлические значки, на высоко выбритых лбах надпись: Гайя. Один из них вытаскивает прямо в камеру бейсбольную биту.

— У тебя кожаные сапоги, браток. Сколько животных должны были отдать за них свои жизни, фашист?!

Резня. Конец передачи.

Земба очнулся, опуская руку в карман: «Я заплачу тебе» Карта работала всегда. Каждому можно было заплатить.

Но у него уже не было Карты. Он отдал ее.

Боевик положил палку на плечо и облизал губы. Земба вынул руку из кармана и посмотрел на нее.

Карты не было. Только горсть железных пулек.

Торунь, август 1997

Рассказ психотерапевта

Вечером по четвергам я ношу в себе зло всего мира. Во всяком случае, так это ощущаю. Каждый четверг, каждый полный слез вечер четверга мне кажется, что тяжесть всего того, что люди оставляют в моем небольшом стерильном кабинете, еще минута — и снесет стены. Я работаю с понедельника до четверга каких-то шесть часов в сутки. Можно лопнуть от зависти!

Когда я покидаю клинику, то голова напоминает бетонный мусорный ящик. Люди бросают в нее свои страхи, потерянные надежды, обманутую любовь, навязчивые идеи и не исполнившиеся мечты. В четверг вечером я ими переполнен. В понедельник я — прекрасный психотерапевт с чутьем и вообще. Предлагаю поддержку, безусловное принятие и готовые рецепты. Килограммами. А вот последний пациент вечером в четверг — это посланец ада.

Кабинет в маленькой частной клинике, где я работаю, идеально обезличен: белые стены, простой современный стол, лампа и кресло. Он мог бы быть кабинетом обыкновенного терапевта или врача-ларинголога. Единственная разница в наличии кожаного директорского кресла, где располагаются мои пациенты. В кабинете врача вас обычно просят присесть на складном металлическом, как будто из придорожного бара, стульчике. Здесь вращающееся удобное кресло. В него усаживаются, чтобы очистить встревоженную душу от мусора цивилизации. Клиника частная. Один визит стоит минимум сто злотых. Несмотря на это выходящий из кабинета пациент как правило встречает в дверях следующего. У меня всего несколько секунд, чтобы плавно перейти с невроза, вызванного эндогенным страхом, к депрессии или от невроза на почве охлаждения сексуальных отношений к острой форме агорафобии. По сути, психотерапевт после шести часов такой работы уже никуда не годен. С тем же успехом можно рассказать свои проблемы бюсту Фрейда. Первые три дня организм функционирует еще безупречно. В четверг сопротивляемость исчезает. Психотерапевт должен быть стойким, состояния пациентов должны стекать с него как с гуся вода, как дождь с перьев лебедя и оставаться за дверями кабинета. Звучит ужасно, но это вопрос выживания. Психотерапевт, который перестает спать по ночам, мучимый кошмарами больных, сам на пути в пропасть. Но в конце недели плотина начинает давать слабину, и тогда моя личность просто-напросто распадается. Из самых темных челюстей ада начинают выползать самые тяжелые случаи и рассаживаются на диванчиках перед кабинетом.

Это был последний в этот день пациент.

Я уже закончил абсолютно неудачную сессию с тридцатилетней домохозяйкой, которой регулярно изменял муж (третья встреча); ее участие заключалось лишь в горестных слезах и нескольких обвинениях, произнесенных в адрес супруга. Ничего не помогло — отсутствие контакта.

Потом был замкнутый пятидесятичетырехлетний инженер с острой ипохондрией на фоне страха смерти, испытывающий ко мне животную ненависть. Он не верил в психотерапию и желал это доказать. Пришел, потому что его послали измученные домашние, а ему хотелось им доказать, что он напрасно тратит деньги.