Читать книгу - "Выстрел в Опере - Лада Лузина"

— А если Ахматова — чернокнижница, ведьма, колдунья? Если дело не в литературе?

— А в чем? Она ж соврала про Купалу. И про Чингисхана. Она все врала. Она родилась 23 июня!

— Как раз 23 июня Купалу отмечают веды. Ты не знала? — Мир тоже был историком. — Купала — праздник летнего солнцестояния. А к 7 июля солнце уже идет на убыль. Самый длинный день в году — 23-го. Отсюда и разночтения.

— И что из того? — уперлась Ковалева. — Мало ли в Киеве ведьм… Ахматова же не наша бабушка.

— А если она твоя бабушка? — высказал лихую мысль Красавицкий.

— Ахматова — моя бабушка? — Маша аж засмеялась от смелости его размышлизмов.

— А откуда ты знаешь? — Он сел к ее ногам. — Ну, не твоя — так Катина, Дашина! — (поминая их, Мир поморщился). — Не родная — двоюродная бабка, троюродная! У нее были братья и сестры?

— Не помню. — Ковалева поискала глазами торбу с журналом, прихваченным из квартиры на улице Анны Ахматовой.

Торба нашлась.

— А потом, она ж не из Киева. Ахматова жила здесь какое-то недолгое время. Она из Питера.

— Здрасьте, приехали! — гоготнул Мирослав. — Она из Одессы. Одесситка, с Большого фонтана! У нас там дача, на 10-й станции. А Ахматова родилась на 13-й. Там и барельеф ее висит. Моя мать туда розочки носит, изображает интеллектуалку.

— На 13-й? — ум зацепился за «чертову дюжину». — Какой еще станции?

— Большого фонтана. «Фонтан черемухой покрылся… наш Костя, кажется, влюбился», — пропел Красавицкий немеркнущий хит про Костю-моряка.

— Ну, то Одесса… — открестилась Киевица. — А то Киев.

Журнал лежал в торбе в соседстве с конспектом Кылыны.

Маша уселась на ковер рядом с Миром и распахнула белый переплет «Ренессанса».

Мать Анны Андреевны, Инна Эразмовна, была дочерью Эразма Ивановича Стогова, который служил в канцелярии киевского генерал-губернатора Д. Г. Бибикова и содействовал благоустройству города,

— преподнес ей новость журнал.

— Вот те раз, — сказала она.

— Так все-таки частично из Киева! По маме! — развеселился Красавицкий. — Эх, Маша, Маша, зря ты у нас в институте отличница!

— Я просто поэзию не очень люблю, — повинилась та. — Я все помню. Ахматова жила на улице Меринговской, 7, потом на Тарасовской, 23/25. Еще помню, что «Киев не оказал на ее творчество никакого влияния», — процитировала студентка продиктованный педагогом конспект.

— А братья и сестры у ней имеются? — поторопил Красавицкий.

— «…в Киеве, — погрузилась Маша в статью, — Анна впервые побывала в пятилетнем возрасте. Всю зиму 1894–1895 года семья Горенко прожила в гостинице „над Бессарабским рынком“».

— Рядом с Бессарабкой стояла гостиница «Националь», — толковал запись ее одногруппник — Там, где сейчас кинотеатр «Орбита».

— «…за эти месяцы, проведенные в Киеве, в их семье произошло несколько событий: здесь родилась младшая сестра Ия».

— То есть ее родная сестра — киевлянка! Прошу занести это в протокол, на случай, если она твоя бабушка, — обрадовался Мирослав.

— «Ия была самой красивой в семье».

— Она точно твоя бабушка! — проскандировал он.

— Нет, — сказала Маша, пропустив еще пару строк. — Ия не могла быть моей бабушкой. Она умерла бездетной в 1922 году, на Украине, от туберкулеза и голода. А в 1914 Ахматова предсказала ее смерть в стихотворении «Моей сестре». В 1910 году она предсказала смерть своего мужа Гумилева. Она посвятила ему стихи «Пришли и сказали: умер твой брат».

— Вот видишь?

— Что я должна видеть?

Маша Ковалева видела текст, отпечатанный на дешевой бумаге.

Историю, подаренную повесившейся поэтессе журналом, который вполне мог быть осужден как соучастник по статье «доведение до самоубийства».

В Царский сад с его пышными клумбами водила бонна детей семьи Горенко.

В верхней части парка, как написала в своих записках Анна Ахматова, с ней произошло другое событие, которое можно считать судьбоносным: она нашла булавку в виде лиры, и бонна сказала ей:

«Это значит, ты будешь поэтом».

— вот и все.

Милая история — вполне пригодная для первой звонкой строки звездной биографии первой поэтессы России, прямой «наследницы» Чингисхана.

Вот только притягивает глаза, как магнит.

Оторвав взгляд от строки, Маша испытала дивное чувство, словно только что разлюбила — сожаления и пустоты.

Ей отчаянно захотелось туда — «в Царский сад с его пышными клумбами».

Нет, права Вероника — слова завораживают, — литература и ведовство мазаны одним миром.

— Привет, киса, — другой Мир — Красавицкий повстречался взглядом с белою кошкой.

Вернувшаяся из путешествия по карнизам Белладонна вывернула из-за балконной двери. Вслед за ней объявилась и Пуфик. Сделав пару шагов, кошка повалилась мешком на паркет, вытянула лапы и умиротворенно зажмурилась.

— Merde voyage[6], — прокартавила она.

— Ладно, допустим, — недовольно сказала Маша. — Допустим, все поэтессы — латентные ведьмы. Писатели — латентные колдуны. Гадуницы и чароплеты. Они предсказывают будущее и зачаровывают нас словами. Допустим, Ахматова родилась на Украине, а ее сестра — в Киеве. Допустим, что в порядке исключения Ахматова не соврала. Но даже если она правда нашла в Киеве Лиру, что нам это дает? Скорее всего Киев просто подал ей знак, направил на путь, как направлял в свое время и нас. Лира-знак — логично. Лира-талисман — ерунда. Лира — это не наша символика.

— Ага, наша — это трезубец, — поддел Красавицкий.

Он выудил из чемодана красный платок, исколотый значками.

В числе прочих эмблем знаменательных киевских событий и дат была там и стандартная лира — крохотная, голубая, с кустарной надписью «Киев. Фестиваль поэзии-85».

— Когда-то, — сказал однокурсник, разглядывая «поэзию», — я увлекался символикой. Не помню, что значит лира. Но помню, что не только поэзию….

— Семиструнная лира, — подала мурчащий глас Белладонна, — олицетворяет числовую гармонию, лежащую в основе вселенной. Четырехструнная олицетворяет огонь, воздух, воду и землю. Четыре стихии, с помощью которых ведьмы и колдуны…

— Ведьмы! — крикнул Мир. — Ведьмы!

Маша вынула значок из рук Красавицкого (чересчур довольного своим выкриком).

Взглянула на Белладонну. На Весы. Потом на часы.

До послезавтра оставалось 36 часов 15 минут!

— Возможно, — несчастно сказала она. — А возможно, мы занимаемся сейчас ерундой, в то время как Городу угрожает опасность.