Читать книгу - "Телевизор. Исповедь одного шпиона - Борис Мячин"

Как изобразить чувства юного отрока, впервые привезенного из глухой деревни в столицу? Все вдохновляет и возбуждает его: невский ледоход, мосты, набережные, казармы; дворцы вельмож кажутся ему чертогами языческих богов, ветхий шлюп – Ноевым ковчегом; жадно вдыхает он влажный воздух; чайки, шпили, бастионы; всюду запах пеньки и финского дегтя; голова кружится, пузырится рубаха, сладкое сусло растекается по венам.

– Здесь впервые поставил Рюрик отеческие кущи, – говорит Иван Перфильевич, указывая пальцем на Галерную набережную, – а там, – машет он рукою в сторону Монастырки, – великий князь Александр Невский разбил шведского ярла Биргера; земли сии испокон веков были нашими; Петр вернул их под русскую длань.

Иван Перфильевич действительно был одно время кабинет-министром Екатерины, а теперь занимал должность управляющего придворным театром. На поверку он оказался еще бо́льшим чудаком, нежели Аристарх Иваныч. Сенатор считал, что все иноземные пиесы дурны только потому, что персонажи, в них действующие, носят нерусские имена. Галломанов вроде нашего Клемана он записывал в специальную книжечку и, если узнавал, что человек умер, вычеркивал; одних только Шуваловых в этой книжке было несколько поколений.

Мой новый опекун, Иван Афанасьевич, был известный актер, начинавший еще в волковской труппе. Он так мастерски изображал Оснельду^[58], так сентиментально восклицал: «Довольно! Я хочу из сих противных мест. О жалостна страна! О горестный отъезд!» – что Елисавета Петровна, страстно ценившая молодых юношей, приказала немедля подать красавчика к себе в покои и занялась с ним любимым делом, используя Ивана Афанасьевича в качестве манекена; она целый день одевала и раздевала его, пока не подобрала нужное платье.

Екатерина также симпатизировала ему; но здесь причина была другая: волковские актеры принимали решительное участие в заговоре, возведшем ее на трон; Волков лично ездил в Ропшу^[59]. Волков, впрочем, вскоре заразился лихорадкой и умер, и место его занял Иван Афанасьевич. Мысля сделать российский театр тою же методой, какой Петр Первый создал российскую армию и флот, Екатерина выдала Ивану Афанасьевичу денег и направила его в Париж и Лондон на поиски иностранных актеров, которые согласились бы переехать в Россию. Однако большого успеха Иван Афанасьевич не добился; многие отказывались ехать из-за холодов и непросвещенности, поэтому решено было искать актерские таланты на своей почве. Иван Афанасьевич поразил меня необычайной простотой, скромностью и полным отсутствием педантизма.

– Правда ли, сто Аристарх Иваныч научил тебя Секспировым пиесам на английском языке? А я вот не знаю английского, – вздохнул он. – Стыдно. Может быть, ты и по-французски говорись?

Нет, не говорю, отвечал я. Иван Афанасьевич покачал головой и пообещал исправить это недоразумение, но только в том случае, если я не буду трепаться об этом в присутствии Ивана Перфильевича.

– А то начнется опять славянская проповедь с панихидою; Суваловы то, Суваловы сё, ну ты меня понимаесь…

– Иван Афанасьевич, – решился я. – Вы знаете, кто такой Вольтер?

– Тебе Аристарх Иваныч про Вольтера рассказал?

Я показал ему своего Кандида.

– Прекрасный роман, – сказал он. – Может быть, луций из всех возможных романов. Но пиесы еще луце, особенно Магомет.

Иван Афанасьевич был сын деревенского дьячка; его любовь к Вольтеру носила оттенок какой-то болезненной язвы ко всему, что связано с русской православной церковью; он никогда впрямую не говорил об этом, но это чувствовалось в его тоне, в том, как он вдруг холодел и сурьезнел.

* * *

Иван Перфильевич поехал далее за Неву, мы же с Иваном Афанасьевичем пешком пошли по набережной к Смольному монастырю, рассуждая о том, о сём: обитаемы ли, как утверждает Фонтенель, Марс и Венера, что лучше, новые или древние авторы^[60], и кто сильнее, Пруссия или Турция; в итоге разговор стал совсем неприличным и скатился к обсуждению достоинств и недостатков покойной Елисаветы Петровны.

– Императрица была богомольная очень, – задумчиво произнес Иван Афанасьевич. – Хотела на старости лет в монастырь уйти, для себя-то Смольный и строила. Вон, гляди, какая красотиса.

– Если это монастырь, – резонно вопросил я, – где же монашки?

– Ну, осталось есё с десяток, монасек, – усмехнулся актер. – Тут давно не монастырь уже, а институт благородных девиц, по образцу Сан-Сирова^[61]. А там месанское училисе, для подлого сословия. Вот, кстати, идет Софья Ивановна, начальница… Здравствуйте, Софья Ивановна!

– Здравствуйте, Иван Афанасьевич, – сказала статс-дама преклонных уже лет, в чепце и черном платье. – Все блукаете по миру, ищите актерские таланты? Вы помните, сколько вы мне часов должны, правда ведь?

– Аз гресен есмь; но отцы и братия святы суть. Я сделаю вас ловцом человеков, говорит Господь…

– Я и смотрю, вы с добычей. А позвольте вас спросить, Иван Афанасьевич, какой породы ваша рыба: окунь или осётр?

– Сей отрок воспитанник Аристарха Иваныча Рахметова, – покраснел Иван Афанасьевич. – С малолетства обучен иностранным язы́кам и литературе и проявляет немалый дар к актерскому умению.