Читать книгу - "Сердце королевы - Кристина Кашор"

Сестра Тедди, столь спокойная во время операции, заговорила теперь с такой яростью, что Биттерблу вздрогнула.

– Он беспечен. Он слишком много говорит, братается с неподходящими людьми. Он всегда был таков, и я его предупреждала, я умоляла его. Если он умрет, будет сам в этом виноват, и я никогда его не прощу.

По ее лицу покатились слезы. Изумленная сестра Сафа притянула подругу к себе, и та, убитая горем, разрыдалась у нее на груди.

Внезапно ощутив себя лишней, Биттерблу пересекла комнату и вышла в лавку. Закрыв за собой дверь, она распласталась по стене и, пытаясь успокоить дыхание, растерянно осознала, что от слез сестры Тедди сама едва не разрыдалась.

Дверь рядом открылась, и на пороге в полумраке появился Саф, полностью одетый. Он уже смыл с себя кровь и держал в руках белую тряпицу, с которой капала вода.

– Проверяешь, не подглядываю ли я? – выдавила Биттерблу. Слова с трудом вырывались из пересохшего горла.

Саф вытер с дверной ручки кровавые пятна. Потом подошел ко входной двери, протер и ее ручку тоже. Когда он повернулся к свету, она ясно увидела его лицо, но все же не сумела разгадать, о чем он думает, – Саф выглядел одновременно сердитым, радостным и сбитым с толку. Остановившись рядом с ней, он закрыл дверь в заднюю комнату, и они погрузились во тьму.

О чем бы он ни думал, Биттерблу не слишком хотелось оставаться с ним наедине без света. Руки потянулись к ножам в рукавах; отступив от него на шаг, она наткнулась на что-то острое и ойкнула.

Саф заговорил, не заметив ее тревоги.

– У нее было притиранье, которое замедляет кровотечение, – сказал он потрясенным тоном. – Она распорола его, вытащила кусок наружу, подлатала и засунула обратно. Дала нам столько снадобий, что у меня в голове не умещается, какое из них для чего служит, и, когда Тильда попыталась ей заплатить, взяла лишь несколько медяков.

Да, Биттерблу разделяла потрясение Сафа. И радовалась, что Мадлен приняла монеты, ибо, в конце концов, Мадлен – королевская целительница. Откажись она брать плату, вышло бы, что его лечили от имени королевы.

– Искра, – сказал Саф с неожиданной страстью в голосе, – Роук не смог бы сделать того, что сделала Мадлен. Отправляя тебя за целителем, я уже знал, что Роуку его не спасти. Мне казалось, что ни одному целителю это не под силу.

– Мы еще не знаем, спасен ли он, – мягко напомнила она.

– Тильда права, – продолжал он. – Тедди беспечен и чересчур доверчив. Ты – классический пример. У меня глаза на лоб лезли от того, как он к тебе проникся, ничего про тебя не зная, – а когда оказалось, что ты живешь в замке, мы не на шутку повздорили. Ничего путного, конечно, не вышло – он как ни в чем не бывало продолжил тебя выискивать. Но, выходит, отступись он тогда, сейчас был бы мертв. Твоя Одаренная из замка спасла ему жизнь.

На исходе долгой ночи вынужденного бодрствования и переживаний мысль о том, что эти двое друзей – враги королевы, глубоко опечалила Биттерблу. Послать бы за ними шпионов, но как объяснить Хильде, откуда она их знает?

– Полагаю, излишне напоминать, что появление здесь Мадлен следует хранить в тайне. Позаботьтесь о том, чтобы никто не заметил, как она уйдет.

– Ты – та еще загадка, Искра.

– Кто бы говорил. Зачем кому-то убивать вора горгулий?

Саф сжал губы:

– Откуда ты…

– Вы ее стащили у меня на глазах.

– Да ты, я чую, везде пролезешь.

– А ты любитель подраться. Я видела. Тебе же не придет в голову сделать какую-нибудь глупость в отместку? Если начнешь тыкать ножами всех подряд…

– Я не тыкаю людей ножами, Искра, – сказал Саф, – если только они не собираются ткнуть меня.

– Хорошо, – тихо выдохнула она с облегчением. – Я тоже.

Саф рассмеялся мягким смешком, который делался все громче и громче, пока Биттерблу не заулыбалась тоже. Из щели между ставнями сочился серый свет, в котором проступали очертания всего вокруг: столов, заваленных бумагой; вертикальных стоек со странными цилиндрическими креплениями; огромного сооружения в середине комнаты, похожего на спящий корабль, подымающийся из воды. Местами оно тускло поблескивало, словно было отчасти сделано из металла.

– Что это за штука? – спросила она, ткнув в него пальцем. – Печатный станок Тедди?

– Пекари принимаются за работу еще затемно, – заметил Саф, игнорируя вопрос. – Ты сегодня утром опоздаешь, Искра, и у королевы на завтрак не будет пышных булочек.

– Не скучновато тебе заниматься честным трудом лавочника после жизни на море?

– Ты, должно быть, устала, – сказал он услужливо. – Я провожу тебя до дома.

Биттерблу нашла какое-то извращенное утешение в том, что он настолько ей не доверяет.

– Ладно, – согласилась она. – Только давай сначала проведаем Тедди.

Она оттолкнулась от стены и двинулась за Сафом в комнату, едва переставляя отяжелевшие ноги и пытаясь не зевать. День обещал быть длинным.

Они брели по улицам к замку, и Биттерблу радовалась, что Саф, похоже, не настроен беседовать. В утреннем свете ей бросилось в глаза, какое ясное у него лицо, как пружинисто движутся руки на широких, крепких плечах. «Он, наверное, за одну ночь высыпается лучше, чем я за неделю, – угрюмо подумала Биттерблу. – Наверное, возвращается домой после ночных похождений и дрыхнет до заката следующего дня. Преступникам нет нужды просыпаться в шесть, чтобы в семь уже подписывать хартии».

Вдруг Саф принялся яростно тереть голову, так что волосы встали дыбом, будто перья вспугнутой речной птицы. Потом он пробормотал себе под нос что-то печально-сердитое. Ее досада рассеялась. Вспомнилось: когда они зашли к Тедди, он выглядел едва лучше мертвеца – лицо было как маска, губы посинели. У рта Мадлен засела мрачная складка.

– Саф, – окликнула Биттерблу, останавливая его. – Прошу, отдохни сегодня, сколько сумеешь. Если хочешь быть полезным Тедди, нужно и себя поберечь.

Он улыбнулся уголком рта.

– У меня не особенно большой опыт общения с матерями, Искра, но это прозвучало очень по-матерински.

При свете дня пурпур в одном его глазу приобретал мягкий красноватый отлив. Цвет другого был столь же нежным и глубоким, но – пурпурно-синим.

Дядя как-то подарил ей ожерелье с камнем такого сине-фиолетового оттенка. При свете дня или в отблесках пламени он сиял, играя и переливаясь, словно живой. Этот камень звался лионидским сапфиром.

– Тебе дали имя, когда цвет глаз уже устоялся, – сказала она, – и придумали его лионидцы.

– Да, – ответил он просто. – У меня, конечно, есть и монсийское имя, данное настоящей семьей при рождении. Но Сапфир – имя, к которому я привык.

Его глаза слишком красивы, подумала она, да еще веснушки и невинный вид – слишком хороши для человека, которому она не доверила бы ничего, что надеялась еще хоть раз увидеть. Он совсем не подходил этим глазам.