Читать книгу - "Эрагон. Возвращение - Кристофер Паолини"

Что происходило далее, Эрагон впоследствии так и не смог вспомнить. Он оказался способен восстановить в памяти лишь отдельные эпизоды — так бывает во время приступа лихорадки, когда то теряешь сознание, то снова приходишь в себя. Некоторые события помнились ему четко и ясно, но их последовательность он восстановить оказался не в силах, как не мог и определить, наступал ли день в этом волшебном лесу, или же все это время продолжалась ночь, ибо лес, похоже, все время был погружен во тьму. Не мог он вспомнить и того, спал ли он хоть немного или же в течение всего праздника бодрствовал вместе с эльфами…

Что Эрагон помнил особенно хорошо, так это кружение в хороводе. Он держал за руку юную эльфийку, чьи губы были цвета спелой вишни, и чувствовал на языке вкус меда, а в воздухе — аромат можжевельника…

Еще он помнил эльфов, сидевших на ветвях дерева Меноа, точно стая скворцов, и под звон своих золотых арф загадывавших загадки Глаэдру, разлегшемуся на земле. Эльфы то и дело прерывали свою увлекательную игру и начинали тыкать пальцами в небо, когда там в очередной раз взрывались снопы сверкающих огней, принимая самые различные формы и очертания…

Помнил он и то, как сидел на одной из лесных полянок, привалившись спиной к боку Сапфиры, и смотрел, как та же девушка-эльф, с которой он танцевал, кружится перед зачарованными зрителями и поет:

Далеко-далеко улетишь ты, Далеко от меня и любви, За моря, за леса и за долы… Не вернешься — зови не зови!

Далеко от меня жить ты станешь, Край неведомый домом считая, Но всегда буду ждать лишь тебя я, И мое сердце ты не обманешь.

А еще Эрагон помнил, что все без конца читали стихи — печальные и веселые или же печально-веселые. И Арья прочла свою поэму — он внимательно выслушал ее с начала до конца и решил, что стихи эти прекрасны. Даже Имиладрис читала стихи собственного сочинения; ее поэма была несколько длиннее, но тоже очень хороша. Послушать стихи королевы и ее дочери собрались у дерева Меноа все эльфы.

Эрагон вспоминал, какие еще чудесные подарки — игрушки, живописные полотна, оружие и различные другие предметы, предназначение которых он так и не смог угадать, — эльфы приготовили к празднику; многие из этих вещей он раньше счел бы совершенно немыслимыми. Даже при содействии магии создать такое было невероятно сложно. Один из эльфов, например, заколдовал стеклянный шар, и внутри этого шара каждые несколько секунд расцветал новый цветок. Другой, в течение нескольких десятилетий изучавший звуки леса, заставлял теперь самые прекрасные из этих звуков звучать из сотен белых лилий.

Рюнён принесла на празднество изготовленный ею щит, который мог выдержать удар любого оружия, пару латных перчаток, столь искусно сплетенных из стальной нити, что, надев их, можно было безо всякого вреда для себя держать в руках расплавленный свинец. Кроме оружия она принесла еще изящную статуэтку летящего крапивника, вырезанную из цельного слитка металла и раскрашенную с таким искусством, что птичка казалась живой.

Ступенчатая деревянная пирамидка всего восьми дюймов в высоту, но состоящая из пятидесяти восьми искусно сочлененных элементов — это дар гнома Ори-ка. Пирамидка очень понравилась эльфам; они без конца разбирали и вновь собирали ее, называя гнома «Мастер Длинная Борода» и приговаривая: «Умные пальцы — это ясный ум».

А потом, помнилось Эрагону, Оромис вдруг отвел его в сторонку, где музыка и пение звучали не так громко, и на недоуменный вопрос своего ученика ответил:

— Тебе нужно очистить свою душу и разум от воздействия магии. — И Оромис велел ему сесть на ствол упавшего дерева. — Посиди здесь несколько минут, и сразу почувствуешь себя лучше.

— Да я и так прекрасно себя чувствую! И отдых мне вовсе не требуется! — запротестовал Эрагон.

— Сейчас ты не в состоянии судить об этом. Побудь здесь немного и постарайся вспомнить в уме все магические заклинания, связанные с переменой сущности предмета — как основные, так и второстепенные. А потом можешь снова присоединиться к нам. Обещай, что сделаешь так, как я сказал…

Еще Эрагон помнил, как из леса время от времени появлялись некие создания, странные, темные, по большей части похожие на различных животных, но с измененным магией обликом. Празднество влекло их, как голодного — пища. Они, казалось, впитывали в себя эльфийскую магию, хотя многие решались проявить себя лишь парой горящих глаз где-то на границе света и мрака. Один из зверей, осмелившихся показать себя целиком, оказался волчицей в обличье женщины, одетой в белое бальное платье. Впрочем, такое Эрагон видывал и раньше. Волчица опасливо держалась подальше от шумной толпы, за зарослями кизила, и с довольной улыбкой, обнажавшей острые, похожие на кинжалы клыки, посматривала своими желтыми глазами на эльфов.

Но отнюдь не все из этих созданий были животными. Некоторые эльфы специально изменяли свой облик, становясь похожими на зверя или птицу либо с определенной и вполне функциональной целью, либо в стремлении достичь иного идеала красоты. Например, один из таких эльфов, весь поросший пятнистым пушистым мехом, высоко подпрыгнул, пролетел у Эрагона над головой и стал носиться вокруг него на четвереньках, лишь временами поднимаясь на ноги. У него была узкая, вытянутая голова, уши торчком, как у кошки, руки до колен, неестественно длинные пальцы и ладони, покрытые загрубевшей, как корка, кожей.

Чуть позже к Сапфире с удивительной грацией приблизились две эльфийки и прижали ладони к губам в традиционном приветствии, Эрагон заметил, что между пальцами у них нечто вроде светящихся перепонок. «Мы пришли сюда издалека», — прошептали они, и при этом на шее у каждой стали видны три ряда жабр; когда жабры раскрывались, внутри просвечивала розовым нежная плоть. Кожа этих загадочных существ блестела, словно намазанная маслом, на спину ниспадали пряди длинных кудрявых волос.

Потом Эрагон видел эльфа, покрытого крупной твердой чешуей, как у дракона, и с костяным гребнем на голове. Вдоль хребта у этого человека-ящера тянулся ряд острых зубьев, он раздувал ноздри, и в них трепетали бледные язычки пламени.

А некоторых он и вовсе не сумел распознать; у одних силуэт постоянно дрожал и менялся, словно видимый сквозь слой воды; других невозможно было отличить от деревьев, особенно когда они стояли неподвижно. Встречались ему и высокие эльфы с совершенно черными глазами — черными были у них даже белки! — и обладавшие такой поразительной, ужасающей красотой, что Эрагону стало не по себе. Когда эти эльфы случайно сталкивались с каким-либо предметом, то проходили сквозь него, как тени.

Но самым исключительным примером всего этого феноменального представления было само дерево Меноа, некогда бывшее эльфийкой по имени Линнея. Дерево это, казалось, постепенно оживало по мере продолжения праздника, ветви его качались сами собой в такт музыке, хотя ветра не было никакого, поскрипывал ствол, и от всего дерева исходило некое благословенное тепло, обволакивавшее всех, кто оказывался поблизости…

И еще Эрагону запомнились две попытки напасть на него из темноты, сопровождаемые криками и жутковатыми стонами, и то, что в эти моменты одна лишь Сапфира по-прежнему оставалась на страже, а все остальные эльфы, обезумевшие от магии, продолжали веселье, совершенно позабыв о юном Всаднике.