Читать книгу - "Лиарха - Марина Эльденберт"

От зачистки пострадало много гражданских, были разрушены целые районы, после действий Дженны и подобного, волнения, разумеется, не улеглись, а только разогревались. Арестованный при попытке скрыться за мысом Гор Мильен Т’ерд, разумеется, валил все на нее, но и без того было понятно, что въерхи, спонсирующие Дженну и ныряльщиков просто занимались переделом власти. Сама она рассчитывала встать во главе нового Ландорхорна, но немного просчиталась с установками. О том, что они создают не волны (хотя если уж быть точной, волны, только другого плана), она не догадывалась. Поэтому в самом деле считала, что большая часть лиархов будет инициирована.

Тем более что ее инициация — при погружении под воду на экстремальную глубину, тоже прошла успешно. Все, кого Мильен Т’ерд так или иначе ей показывал, либо инициировались сами, легко, вне воды (как, например, Лэйс), либо просто и спокойно под водой — как я, сама Дженна или погибшая Тимри, вместе со мной работавшая в «Бабочке». Правда, Мильен умолчал об одном интересном факте: все легко инициированные были зачаты уже инициированными родителями, так или иначе хранившими свою тайну долгие годы.

Об этом вообще знали единицы, и среди них — Диггхард К’ярд. Именно поэтому ему понадобилась я, рожденная от уже инициированных родителей. Чтобы в свое время направить волну на Ландорхорн, которой суждено было стать второй Нресской волной и унести сотни тысяч жизней.

— О том, что твои родители долгое время были лиархами, въерхи узнали только в ночь шторма. Они сами предложили свою помощь, когда узнали о том, что могут пострадать люди.

И сами подписали себе смертный приговор.

Многие лиархи, вот так инициировавшиеся сами, изначально даже не догадывались о том, что с ними происходит. Мало что понимали, и попадали либо в Подводное ведомство случайно, либо вот так, как мои родители — добровольно, стремясь защитить тех, кто оказывался под ударом стихии.

Поэтому Лэйс таскали в Подводное ведомство, поэтому всячески проверяли, но когда поняли, что в ней силы нет — успокоились. Ее сила проснулась значительно позже, и Дженна быстро взяла ее в оборот, но сейчас я понимала, что еще раньше ее взял в оборот Мильен Т’ерд. Как ни странно, об этом въерхе у меня воспоминаний-картинок было по минимуму, а вот Тимри — рыжую ослепительно красивую девушку я помнила хорошо. Судя по увиденному, она часто помогала мне в «Бабочке», а потом помогла в последний раз на берегу, когда я вступила в противостояние с Н’эргесом. Нашей задачей было отвлекать всех в Кэйпдоре, пока Дженна прорвется под Первый по едва бьющимся струйкам родников, но Тимри, когда узнала об окончательном плане затопления, поняла, что должна это остановить.

О ней рассказал один парень из ее группы, судя по всему, в нее влюбленный и поддерживающий идею о том, что нужно прекратить это безумие.

Хорошо, что я сейчас помнила ее только по картинкам из проектора, потому что иначе, наверное, было бы гораздо больнее. Гораздо больнее было бы из-за родителей. Из-за всех, кто остался на улице и пострадал по вине ныряльщиков или Диггхарда К’ярда. Из-за оставшихся под развалинами миротворцев, которые просто оказались между двух стихий.

— Сейчас наш мир снова на грани, — подвел итог генерал, — и единственный выход, который я вижу — это открыто рассказать обо всем. Но сделать это должен тот, кто оказался в самом эпицентре событий. Это ты, Вирна. У нас есть твои живые воспоминания, которые мы можем предоставить в качестве доказательств.

Диггхард К’ярд пытался вытрясти их из меня, потому что хотел знать, как далеко распространился заговор ныряльщиков, увидеть все лица, всех, с кем я так или иначе пересекалась, и ради этого он лишил меня памяти. Моих чувств. Моей жизни. Правда, этим же и подписал приговор своему режиму.

— Предоставим, — сказала я.

— Нет, — в наш разговор резко вклинился Лайтнер.

— При всем уважении, это решать не тебе, — произнес Р’амриш.

— А кому? Она сейчас вообще ничего не в состоянии решить. Нет. Я не позволю.

— Лайтнер, — я поднялась, — на пару слов.

Маленькой мрачной процессией мы вышли за дверь и отошли от стоявших у дверей военных.

— Мы должны это сделать, — сказала я. — Я должна.

— Ради чего? — Глаза его снова налились огнем. — Вывалить свою память на обозрение всем Раверхарну?! После того, что ты уже пережила?

— Все, что я пережила, будет напрасно. Все смерти будут напрасными. Если я могу хоть что-то сделать, хоть что-то, чтобы помешать новой войне, в которой не будет ни победителей, ни проигравших, если моя память способна это остановить, я это сделаю.

— И я тебя не остановлю, ты это хочешь сказать?

Его лицо оставалось бесстрастным, только глаза полыхали. Еще полыхала боль — где-то глубоко в сердце, которую я чувствовала, как свою, но я по-прежнему не представляла, что мне с этим делать. Сейчас не время думать об этом, и не место.

— Ты мог бы, — сказала я. — Только ты и мог бы, пожалуй. Но я хочу, чтобы ты стоял рядом со мной, когда я буду говорить. И я прошу, чтобы ты говорил вместе со мной.

Он покачал головой, и я взяла его за руки.

— Лайтнер, ты мне нужен. Ты мне очень нужен сейчас.

Вот теперь его лицо исказилось от боли.

— Ты хоть понимаешь, каково это? Снова обрести возможность касаться тебя и тут же ее потерять?

— Нет, — качаю головой. — Но я сейчас тебя касаюсь. Я прошу тебя о помощи, потому что ты единственный, кого я чувствую. Кого я помню настолько глубоко, что мне не нужна даже память. Пожалуйста. Помоги мне.

Какое-то время мы молча смотрим друг на друга, потом он кивает.

Крепко сжимает мою руку в своей, и мы вместе возвращаемся в зал. Я не успеваю ничего сказать, Лайтнер делает это первым. Под взглядами всех собравшихся произносит:

— Мы согласны.