Читать книгу - "Лапочка для Демона - Татьяна Анина"

Меня бьет сразу в печень, в солнышко, в пах, в скрюченные пальцы рук. И в голову. Контрольным.

И дальше все происходит очень быстро.

Как только Лисенок, решив, что усмирила зверя и наигралась, пытается отстраниться, я жестко прижимаю ее к дверному полотну и впиваюсь в дрогнувшие под моим напором сладкие губы яростно и грубо. Как умею. Как могу. Как хочу.

В голове идет перезагрузка, черный экран стремительно заполняется белыми символами, компьютер выходит в стандартный режим.

Лисенок, ошеломленная напором, стонет удивленно и жалобно, Но не отталкивает, наоборот, обхватывает ладошками за шею, а ногами за талию.

И я с огромным, сумасшедшим удовольствием погружаюсь в нее.

Полностью, без остатка, до дна.

Верней, пока не до дна, Но. Это вопрос времени теперь! Только времени.

Каким образом мы оказываемся в спальне, я не запоминаю, и, более чем уверен, Лисенок тоже.

Я рву свое же покрывало, что подло закрывает доступ к тому, что сейчас необходимо до боли. Молча, без звука, только треск ткани и шепот Лисенка, слабо прикрывающейся ладошками:

— Игорь, не надо, не надо.

Мозг улавливает не ту команду. Я замираю, затем падаю на нее, чтоб предпринять меры для устранения системной ошибки. Потому что какое «не надо»? Какое, нахер, может быть «не надо» сейчас?

Целую шею, стараясь сдерживаться, стараясь склонить девчонку к тому, чтоб просила и говорила «надо», она с готовностью позволяет. Это делать, опять поступая нелогично, учитывая пару секунд назад сказанные слова, руки опять рвут на редкость круто запакованную ткань, и она опять шепчет:

— Не надо, не надо так.

Да бля! Как надо? Как?

Торможу, смотрю ей в глаза уже с яростью, а она, Это рыжее чудо, продолжает:

— Жалко… Ткань… Шелк натуральный. Шармез. Не надо рвать.

Сука! Был бы я чуть более впечатлительным, уже ругался бы в голос! А так только про себя.

Ткань! Лапочка жалеет ткань! Она говорит «не надо» в постели, перед сексом, неминуемым сексом, на который сама согласилась, только потому, что я рву покрывало!

Да что она за баг такой в моей правильной гребанной жизни?

— Шармез, заторможено повторяю я, кладу обе ладони на ее плечи и веду вниз. И завороженно смотрю, как сползает с бледной кожи, украшенной веснушками, серебристо-жемчужная проклятая ткань, целостность которой стоила мне миллиона нервных клеток сейчас. И отмечаю, что натуральный шелк ничуть не мягче, совсем не нежнее моей девочки.

— Потом еще куплю, глухо хриплю я и прижимаюсь губами к мягкому животику.

Кайф.

Ситуация немного напоминает ту, что была совсем недавно. В этих же декорациях.

Но результат теперь будет другой. Вообще другой!

Потому что объект теперь в полном, насколько. Это вообще возможно в ее ситуации, сознании, и объект охренительно круто реагирует на наше взаимодействие.

Она так крупно вздрагивает, так стонет, так мечется под моими губами, что остановиться, прекратить… Ну уж нет!

Спускаюсь ниже, туда, куда уже практически добрался накануне. Но теперь губами.

— Ах, ты что? Нет! Нет! Нет!

Она смотрит на меня огромными испуганными глазами, не веря тому, что сейчас происходит. Щеки пылают краской, даже ушки маленькие, кажется, такого же цвета, что и волосы.

Кайф.

Неужели этот ее утырок, эта тварь… даже такого с ней не делал? Как вообще тут можно удержаться? Она же вкуснее самой сладкой карамели!

Ее хочется облизывать всю. Везде. С ног до головы. И особенно тут.

Лисенок скромничает и пытается сдвинуть ножки. Но я не позволяю.

Раскрываю ее, как самый шикарный свой подарок на все дни рождения сразу, и провожу по влажной мякоти языком.

Сразу широко, одним движением.

И она вскрикивает. И выгибается. И бедра ее подрагивают. Напряжены, словно каменные.

Я все. Это подмечаю, картина привычно складывается из множества деталей, превращаясь в одно шикарное и самое правильное полотно, произведение искусства. Только для меня.

И для нее.

Ее финальная дрожь, сопровождаемая стонами, всхлипами и нежнейшим «Игоречек, Игоречек, Игоречек» вишенка на торте. Вкусно. Но не наелся.

А потому губами вверх, к напряженной груди, куснуть острые напряженные соски, отметив Лисенкину острую реакцию и оставив их на второй раунд, а потом глаза в глаза.

Опять утонуть, упасть на самое омутное дно. Лисенок выглядит так, словно только что словила первый свой оргазм. Неужели? Правда? Мальчик Андрюша, а чем ты таким вообще с ней занимался столько времени? Она же зажигалка, на нее достаточно посмотреть, чтоб завести.

И самому завестись так, что не остановишь.

Утонув в растерянных карих глазах, я просто выдыхаю в мокрые губы:

— Держись, Лисенок.

И резко двигаю бедрами.

И тут одновременно происходят две вещи: во-первых, я позорюсь. Практически. В смысле, чуть программа не слетает раньше времени. Потому что Лисенок ощущается настолько восхитительно тесной и горячей, что удержаться и тут же не кончить стоит огромных, я бы сказал, титанических усилий. И во-вторых, выражение поплывших глаз меняется. Зрачки расширяются, а потом резко сужаются, со щек уходит краска, Лисенок кусает губу и стонет так, словно… Словно. Это в первый раз у нее! Но. Это бред! Очередной бред, как и многое рядом с ней!

Это не может происходить с ней впервые! Она уже жила с этим Андрюшей! И, каким бы гондоном он ни был в постели и по жизни, Но член-то у него имелся! Я надеюсь.

Но, судя по реакции Лисенка, все вообще не так.

— Лапа, Лапа, хриплю, не двигаясь. Выходить не собираюсь, не дождется, Но ситуацию надо прояснить. Лап… Только не говори мне, что. Это впервые у тебя.

Она моргает, с уголков глаз скатываются слезинки. А я смотрю. И даже эти слезы, эти проявления ее боли для меня сейчас в кайф, для изврата.

Затем она неловко ерзает. Словно хочет избавиться от моей тяжести, Но я не соглашаюсь.

Припечатываю ее ладони по обеим сторонам от головы, наваливаюсь сильнее. И немного двигаюсь. Вперед-назад. Чуть-чуть, враскачку. Сука, сколько удовольствия… Невозможно. Огромных трудов стоит не сорваться на свой привычный жесткий темп, в погоне за собственным удовольствием. Но не тороплюсь. Все будет, при любом раскладе. Но выяснить условия задачи необходимо.

Она опять расширяет зрачки в ответ на мои движения, затем едва слышно выдыхает и шепотом жалуется:

— Ты большой такой… Больно.

— Я нормальный, Лисенок, шепчу ей, усмехаясь.