Читать книгу - "Драматургия Югославии - Мирослав Крлежа"

милостивая госпожа. Да ведь это все выскочки… не так чтобы антипатичные, но все же… нувориши… Мы дворяне еще со времен Марии-Терезии. Разумеется, для моего племянника сие не столь важно. То есть я хочу сказать — после революции. А раньше он кичился своим происхождением, как, впрочем, и его отец. Подумайте, сначала они предлагали меня музею, но вы ведь знаете, как власти относятся к культуре, а особенно к музеям, так что из этого ничего не вышло. Дотации сокращены et cetera[51]. И тогда я начал кочевать от маклера к маклеру, от спекулянта к спекулянту. И вот я здесь! Боюсь, ненадолго. Вам, мадам, повезло больше.

Д а м а. Мне? Что вы знаете обо мне?

Г о с п о д и н. Вы здесь у себя дома. Такой чудесный сад. Если бы я, милостивая госпожа, мог остаться рядом с вами, я был бы, клянусь честью дворянина, самым лучшим прадедом для нынешнего потомства.

Д а м а. Вы мне льстите, но, к сожалению, я здесь чужая. Как и вы. И так со мной было всю жизнь.

Г о с п о д и н. О, мадам, почему мы не встретились раньше, у нас было бы потомство, достойное чувства, которое я питаю к вам, с тех пор как вас увидел! Точнее, с той минуты, когда эта девочка поженила нас.

Д а м а. А вы заметили, ведь она подмигнула мне… озорница… Впрочем, и вы улыбнулись, когда она признала в вас моего супруга, не скрывайте, улыбнулись…

Г о с п о д и н. Она угадала мои тайные желания. Наконец-то кров над головой. И я опять в роли почтенного предка, да к тому же рядом с вами, мадам… Вы не представляете себе, что я пережил за последнее время! Висел на чердаках, лежал в подвалах, крысы бегали по моему лицу. Случалось оказаться в кладовке, а то и в ватерклозете. И, прошу прощения, мадам, дорогая, не в английском, а в типичнейшем турецком нужнике. И всегда в одиночестве, о, можете себе вообразить, чего только я навидался… Мне оставалось только мечтать и тосковать. Вы — мечта моей жизни, мадам…

Д а м а. Вы дворянин, а я…

Г о с п о д и н. А для чего же устраивали революцию? Для того, чтобы уничтожить все предрассудки. (Театрально.) Мадам, я на коленях перед вами…

Д а м а. Вы встречались с крысами и нужниками уже как портрет, а мне доводилось при жизни. Все, что вы видите на мне, — чужое: и этот веер, и это шелковое платье безумный художник, рисовавший меня, взял напрокат у своего брата — театрального костюмера. Самое большее, чего я достигла, — возможность позировать художнику за тарелку супа в день.

Г о с п о д и н. Мадам, не продолжайте. Ради вас я готов сделаться вольтерьянцем, якобинцем, революционером сорок восьмого года. Мое потомство бесстыдно отказалось от меня, и я также отрекаюсь от него. Вчера эта девочка угадала мое желание, мадам, — я предлагаю вам свою руку.

Д а м а (принимает его руку). Какая у вас мягкая рука! Всю жизнь я мечтала о такой руке, но вечно оказывалась добычей грубых, косматых, мясистых лап. Вы даже не представляете, сударь, как я счастлива. Стоило умереть, чтобы пережить это мгновение.

Г о с п о д и н. И я, мадам, я очень счастлив, наверное, потому и боюсь, что все это мне только снится. (Встает.)

Д а м а. И я боюсь, это слишком хорошо, так не может продолжаться долго: лунный свет, сад, взволнованные люди вокруг, девочка со взглядом испуганной лани, которая угадывает желания живых и мертвых, и вы рядом со мной на вечные времена. И наши ночные встречи и беседы.

Г о с п о д и н. Будь благословенна эта девочка, благословен час нашей встречи. Что бы ни произошло, я не забуду вас, мадам!

Д а м а. И я вас!

Звуки фортепиано смолкли. Мечтательно обнявшись, Господин в цилиндре и Дама с веером не заметили этого. Они не заметили и появления  Б а р т о л а  Ф и н к а.

Б а р т о л (в исступлении). Где Мария? Что с ней? Не смотрите на меня так… Буржуи проклятые! Верните мне Марию! Где Петр спрятал ее? Говорите!

Г о с п о д и н (рассерженно). Простите, милостивый господин… вы испугали даму своими грубыми выкриками. Я вас прошу…

Б а р т о л. Я вам не господин, вы, вы… циркач. Понадевали тут смехотворные костюмы, чтобы пощекотать себе нервы, свет зажгли какой-то странный… Небось болтаете о гуманизме, а сами плюете соседям в душу, и это вас забавляет, господа-товарищи? Если вы сейчас же не отдадите мне Марию, я достану пулемет и всех вас перестреляю, банда предателей! Марию отдайте мне, мою, Верину Марию! (Срывается с места и продолжает в отчаянии.) У вас здесь — свет, а у меня в доме — мрак. Уже многие годы мрак. Разве мало того, что Петр отнял у меня покой, теперь он хочет отнять у меня Марию. Поймите, она нужна там, где мрак… Где копошатся тоскливые желания, где и днем — ночь. Смилуйтесь, скажите, скажите, где Мария?

Г о с п о д и н. Не бойтесь, мадам, я с вами. Вы ищете Марию? Марию? Мы все ее ищем! Она где-то здесь, в саду, совсем недавно она была здесь. Это для нее мы надели эти костюмы… для девочки с глазами испуганной лани, для девочки нежной и порывистой, словно птица…

Б а р т о л. Это она… она…

Г о с п о д и н. Конечно, она. Она в саду. Вам надо пойти налево, потом по дорожке направо, за бассейн, до березовой рощи, которая спускается к ручью… Она любит бегущую воду… простор… полет… Ваша и наша Мария. Пожалуйста, сюда, прямо, потом сразу же налево. Извольте…

Б а р т о л  сбегает с террасы в сад.

Смотрите, не заблудитесь… Сад большой и темный. Но вы ее найдете, обязательно найдете!

Д а м а (шепотом). Он несчастен. Зачем вы ему солгали?

Г о с п о д и н. Он найдет ее. Рано или поздно. Эту Марию или другую — отчаявшиеся люди всегда ее находят. Без нее прекратилась бы жизнь. А разве мы не нашли друг друга, хотя прошло целое столетие? Однако нам пора уходить, мадам! К сожалению! Он может вернуться! Идем! Было так прекрасно! Дивный сон! (Уходит с Дамой в холл.)

Д а м а. Да, дивный сон!

Г о с п о д и н (целует ей руку и помогает подняться в раму). Как сон! (Возвращается в свою раму.)

Уйдя с террасы, Господин в цилиндре и Дама с веером унесли с собой серебристый свет. Терраса остается в темноте, холл залит обычным светом. Краткая пауза.

Слева из кабинета выходят сначала в холл, а потом, разговаривая, на террасу  П е т р  М а р и ч, А д а м  и  Х о р в а т.

Х о р в а т. А вы, товарищ генеральный директор, как будто и не удивлены. Или по крайней мере неприятно удивлены. Словно такой поворот вам не по вкусу. Я, право же, обескуражен. Да поймите же, дело прекращается!

Пока Хорват говорит, Петр Марич зажигает свет