Читать книгу - "Данте, который видел Бога. «Божественная комедия» для всех - Франко Нембрини"

Начнем с того, что я испытываю некоторую неловкость по двум причинам. Во-первых, рассказывать о святом Франциске францисканцам неуместно^[220]. Немного упрощает ситуацию то, что меня самого зовут Франческо (Франциск), а Франко — это уменьшительное имя, и значит, у меня особые отношения с этим святым с самого детства. Но в святом Франциске столько глубины и многообразия смыслов, что, сколько бы я ни старался, мне не удастся показать больше, чем малую их часть.

Вторая же причина моей неловкости скорее радостная. Это связано с тем, что происходило со мной в последние дни. В прошлую субботу умер мой шурин, муж одной из сестер. Он был всего на два года старше меня. Сегодня были похороны. Все время, пока он болел, мы все старались быть рядом. Особенно же в эти дни, от субботы до сегодняшнего отпевания — чудесной службы, после которой многие из нас подумали: «Неужели возможно, что мы с похорон уходим в радости?» Все эти дни я постоянно думал о рае. Не просто о рае вообще, но и конкретно о дантовском «Рае».

Потому что когда человек трудится над песнью, по священной святому Франциску, и происходит что-то подобное, то текст помогает ему смотреть на происходящее в жизни, а, с другой стороны, происходящее наполняет текст жизнью.

Со мной так происходило уже не единожды, и я надеюсь, что так происходит со всеми, кто по-настоящему любит литературу и кто читает эти страницы Данте.

Каждый раз меня поражает осознание того, что в течение нескольких дней после смерти человека все в мире обретает свое, более правильное место.

Этому я научился со временем. В юности это было не так, тогда на волне некоторых модных песен и какого-то цинизма я все чувствовал не так. Помните, Энцо Янначчи: «Мы могли бы все вместе пойти на твои похороны / посмотреть, все ли плачут всерьез?» И каждый раз, когда я ходил на похороны, эти слова приходили на ум и казались по-настоящему циничными, поскольку утверждали, что смерть — момент высочайшей лжи.

Но за последние три дня я уверился, что это не так, что смерть выявляет истинную суть вещей, что в ней истина, а не ложь. И это не то же самое, что любовь, часто никогда не высказанная и не признанная, которая тоже проявляется перед лицом смерти. Трудно объяснить словами это чувство, оно похоже на инстинктивное прощение, при котором не только грех почившего, но и твои собственные проступки обретают другое измерение. Не в том смысле, что мы о них забываем или куда-то их откладываем.

«О покойниках либо хорошо, либо никак» — если мы это говорим, то как будто прочерчиваем линию, за которой наступает забвение, — страшная глупость. Но эти слова обретают смысл при осознании, что его грехи и мои грехи могут быть прощены. В этот момент рассеиваются какие-то конфликты, горечь и упрямство, которые втягивали нас в смертельную бессмысленную схватку с самими собой и другими людьми. Ложь на какое-то время отдаляется от нашей жизни, а истина становится сильнее. Все обретает свой истинный вес.

Я все время вспоминал то, о чем мы говорили в предыдущий раз, когда разбирали песнь первую: все в мире связано и упорядочено, этот порядок — образ Божий («Все в мире неизменный / Связует строй; своим обличьем он / Подобье Бога придает Вселенной»). Когда мы переживаем страдание и смерть — и тут не может не вспомниться сразу смерть Беатриче, — нам дается возможность узнать что-то очень важное о жизни.

Мне кажется, что перед лицом смерти мы легче выбираем правильную сторону, сторону вечной жизни. Нам дается помощь в том, чтобы увидеть жизнь усопшего, его отношения, семью, проблемы, — с той легкостью, которая открывает истинный смысл. Смерть заставляет нас сделать шаг, потому что, разделяя страдание, разделяя точку ухода, мы на мгновение, на день, может, на три дня получаем способность видеть вещи в перспективе Бога, в перспективе вечности.

Разве «Рай» Данте — не попытка такого взгляда? Данте после утраты самого дорогого для себя в мире, Беатриче, сумел сохранить это видение, оно стало его жизнью, он попытался именно так посмотреть на всю свою жизнь и испытал такое сострадание к себе и к нам, что возжелал проделать этот путь с нами. Он как бы говорит нам: «Я сделал свой шаг, я смог занять правильную сторону, и я хочу, чтобы вы научились жить так же, чувствуя истинный вес, потому что это — совсем иная жизнь, это — рай, это жизнь мира иного в нашем земном мире». Не надо ждать, когда кто-то умрет, не надо ждать землетрясения, инфаркта и рака, чтобы увидеть все с правильного ракурса. Есть и другие пути, можно себя воспитать (кто-то заметил: либо инфаркт, либо воспитание, но, может быть, инфаркт — это тоже способ воспитания).

Простите мне такое личное отступление, но если бы я не рассказал вам всего этого перед началом чтения песни одиннадцатой, мне бы казалось, что я вас обманываю.

Несколько замечаний, чтобы было легче погрузиться в текст.

Святой Франциск родился в 1182 году и умер в 1226-м, то есть за сорок лет до того, как родился Данте (1265). История его жизни — не только церковное, но и важное общественное явление (вспомним Капитул Рогожек^[221], на который собралось более пяти тысяч братьев, ведь дело происходило еще только в 1221 году), память о нем во времена Данте была еще очень свежа.

О святом Франциске во времена Данте говорят и спорят не только в религиозном контексте, но и с точки зрения культурной и общественной жизни. Полемика о бедности, о том, что значит быть бедным, во времена Данте была все еще очень остра, именно в это время происходит разделение на два течения, по-разному интерпретирующих учение и харизму святого Франциска: так называемых конвентуалов и спиритуалов.

Течение конвентуалов полагало, что бедность — это не обязательно нищета, это не полное отвержение собственности, но то, как ты распоряжаешься имеющимся. А спиритуалы самым радикальным образом утверждали, что бедность — это необладание, не владение никакими благами — ни в личной, то есть каждого брата по отдельности, ни в коллективной, то есть общины, собственности. По их мнению, у общины не должно было быть ни дома, ни монастыря, ни земли — ничего вообще. Бедность, доведенная до крайности. Этот спор был очень ожесточенным, в него вмешался даже Папа Иоанн ХХII, вставший в 1223 году на сторону конвентуалов, то есть на защиту такого видения бедности, общекатолического видения (которое и я разделяю), которое не предполагает буквальной нищеты. Бедность — не для убожества, а для того, чтобы использовать то, что дает Бог, в истинных и правильных целях, то есть во славу Божью.