Читать книгу - "Герой: эволюция, или Как мы стали теми, кто мы есть - Ли Чайлд"

Моя бабушка родилась два года спустя после того, как изобретение Хоффмана появилось на британском рынке. (Возможно, ее тоже успокаивали перед сном при помощи его сиропа от кашля.) Перед ней стояло 399 998 женщин, после нее оставалась только одна. Слово «герой» вместе со множеством других слов собиралось пуститься в собственное долгое и трудное путешествие сквозь испытания и невзгоды. Это был век высокоскоростных печатных машин, многотиражных газет и ежемесячных журналов, желтой прессы и бульварных романов. К этому моменту целое поколение уже прошло через систему обязательного образования и за партами сидело второе. Никогда доселе в истории столько людей не поглощало столько слов с такой быстротой и жадностью.

Само слово «герой» разделилось на три отдельных понятия. Одно осталось там же, где и было всегда, – в обшитых дубовыми панелями кабинетах Оксфорда и Кембриджа вместе со своим классическим определением, подвергающимся бесконечным уточнениям и оспариваниям. Еще одно прибрали к рукам правящие круги и те, кто говорил от их имени, для политического использования. И наконец, последняя треть стала означать всего-навсего основное действующее лицо в популярной книжке. Каждое из определений находилось в постоянном противоречии с остальными двумя; особенно напряженными были отношения между правительственным и народным значениями. К этому моменту, спустя пять тысяч лет после зарождения первых правительств, раскол между официальными и народными героями дошел до решительной стадии.

Этот раскол намечался на протяжении многих столетий. Народ Британии (как и всей Европы) жил под властью правителей уже долгое-долгое время. Порой правители оказывались слабыми и незначительными, но чаще это были требовательные, властные тираны, невыносимые настолько, что это трудно вообразить нам, привычным к нынешней демократии и приоритету закона. Еще одной из книг в нашей студенческой спальне была книга Яна Котта^[26] «Шекспир – наш современник». Котт был польский ученый, проживший всю жизнь при коммунистическом режиме. Он считал, что такой опыт необходим для понимания параноидального политического подтекста, присутствующего во множестве шекспировских творений. По его представлениям, елизаветинская Англия была мрачным, непредсказуемым полицейским государством, вполне сравнимым со сталинской Россией. Вероятно, он был прав. Правление Генриха VIII было немногим лучше. А задолго до него были времена регентства принца Джона^[27], пока его брат Ричард был занят крестовыми походами. И на протяжении этого времени Джон правил страной не лучше, чем глава какой-нибудь мафиозной семьи. Именно тогда был придуман образ Робина Гуда.

Точнее, не совсем так. Этот образ был сперва позаимствован, затем адаптирован, затем он прижился на местной почве, после чего его переосмысливали снова и снова в течение сотен лет. Люди постоянно оглядывались на него из своего более позднего времени и думали:

«Наверняка ведь такой человек должен был сделать еще и то, и это тоже», – и к легенде добавлялись все новые детали. В целом это отличный, практически идеальный пример всего, что мы знаем о том, как строятся истории, начиная еще с каменного века.