Читать книгу - "История философии. Реконструкция истории европейской философии через призму теории познания - Иван Шишков"

Говоря об обуревающих людях страстям, Зенон в книге «О страстях», выделял, по сообщению Диогена Лаэртского, четыре рода страстей: скорбь, страх, вожделение и наслаждение. Понимая скорбь как «расслабление души» (Клеанф), стоики причисляли к ней: Жалость, сострадание, зависть, ревность, недоброжелательство, смятение, безысходность, боль, горе, тоску. В отличие от скорби, которая есть «присутствующее зло», «неразумное душевное сжатие», страх —ⁱ это предчувствие, ожидание зла. К его основным видам стоики относили: робость, болезнь, стыд, ужас, тревогу, мучение. Вожделение же как «чрезмерно сильное влечение… не повинующееся разуму»^[372] таит в себе неудовлетворенность, томление, упрямство, ненависть, злобу, гнев, негодование, ярость, любовь. Наслаждение есть неразумное возбуждение себя тем, что представляется желанным. Таковыми являются: очарование, восхищение, злорадство, удовольствие, развлечение, распущенность.

Все эти страсти иррациональны и противны природе, и потому задача состоит не в том, чтобы научиться ослаблять их или управлять ими, а в том, чтобы избавиться от них и достичь состояния бесстрастия. А потому этика стоиков по существу представляла собой преимущественно борьбу со страстями в попытке стать хозяином жизни.

Рожденный для приобретения добродетелей, человек должен приложить все усилия, чтобы обладать ими, ибо только благодаря им достигается счастливая жизнь. А главным препятствием на пути к счастью являются человеческие страсти. И только тот человек, кому удается побороть в себе эти страсти, стоики считали достойным. Достойные люди проводят свою жизнь добродетельно, а это значит, что они живут бесстрастно.

Если попытаться набросать портрет достойного человека, который собственно и олицетворяет собой стоического мудреца, тю он выглядит в описании самих стоиков примёрно так. Стоик бесстрастен:, однако стоическое бесстрастие не абсолютно, ибо стоик допускает так называемые добрые страсти: умеренную радость, дружбу, любовь, осторожность и волю. Радость и ее виды отрада, веселость, благодушие противоположны наслаждению и представляют собой разумное возбуждение. Осторожность и ее разновидности совесть и скромность противоположны страху и представляют собой разумное уклонение. Воля и ее виды доброжелательство, добросердечие, любезность противоположны желанию и представляют собой разумное возбуждение.

Достойный человек, т. е. стоический мудрец, пребывают всегда в умеренно-радостном настроении духа. В основе его радости лежит душевное спокойствие. Он предусмотрителен, у него твердая, сильная, направляемая разумом воля. Воля стоика не эгоистична и не эгоцентрична, она не исключает умеренной привязанности и сердечности. В отличие от восточного отшельника стоик не отрешен от обыденной жизни, ок: выше ее. Стоик всегда поступает надлежащим образом, действуя со знанием жизни, т. е. следуя добродетели; всё делает безупречно; обладает великой (способен достигать того, что сам назначает и определяет по своему выбору), крепкой, высокой (приобрел величие, присущее мудрому и благородному мужу) и сильной душой; ни от кого не терпит принуждения и сам никого не принуждает; не претерпевает насилия и сам его никому н*е причиняет; никому не подвластен и никем не помыкает, избегает несчастий и не ввергает в несчастья других; терпит порицанья, но сам никого не порицает; не ошибается, не заблуждается, ибо во всем руководствуется разумом^[373].

Данный портрет стоического мудреца нарисован совершенно по образцу Сократа и киника Антисфена. Основной его мотив — стремление изобразить достойного, совершенного человека, абсолютно независимого от влияний внешней жизни. А потому этот идеал определяется прежде всего как независимость желаний и поступков от страстей, т. е. как безразличие. Эта апатия мудреца заключается в том, что он испытывает влечение, но не дает ему перерасти в страсть. Он достигает этого тем, что не считает предмет влечения ни благом, ни злом, ибо для него добродетель не только высшее, но и единственное благо.

Подобно тому, как страсть заключается в ложном суждении и связанном с ним душевном расстройстве, добродетель мудреца состоит в усмотрении разума и в вытекающей отсюда силе воли: добродетель стоиков, по словам

В. Виндельбанда, «есть разум, сам себя определяющий и теоретически, и практически. Дает ли человек распоряжаться собой этому разуму или страстям, зависит от него самого, т. е. это определяется не извне, не влияниями окружающей жизни, а его собственной внутренней сущностью»^[374].

В отождествлении добродетели с разумом стоики прямо следуют интеллектуализму Сократа, который у них усугубляется тем, что они ищут сущность страстей в оценивающем суждении, непосредственно отожествляемом ими с состоянием воли и чувства. Желать что-нибудь и считать что-нибудь благом — это лишь два выражения для одного и того же понятия. По сообщению Цицерона, «Зенон все добродетели помещал в разуме»^[375]. И далее: «Не подвержена слабости и непобедима та душа, которую верный разум снабдил твердыми правилами»^[376]. Еще более последователен и точен в выражении этой мысли Клеанф: «Подобно тому, как телесная крепость есть достаточное напряжение сил, так и душевная крепость есть достаточное напряжение в суждении и совершении или несовершении действия»^[377].

Итак, стоическая добродетель как знание и «крепость духа» основывается на познании и осуществляет, когда человек соглашается с этим познанием, дает ей согласие своей воли. С этой точки зрения корень всех добродетелей стоики видели в мудрости. Все они — суть проявление одного и того же неизменного благого настроения человека. Только настроение делает исполнение должного добрым, добродетельным поступком. А если этого настроения нет, то хотя бы поступки и казались сообразными природе, они всё-таки — не добродетельны.

Наряду с этой интеллектуальной сократовской составляющей в стоической этике сильно ощущается элемент кинизма, стремящийся освободить человека от всего внешнего: идеал стоического мудреца, идеал абсолютного равнодушия, атараксии — кинический.