Читать книгу - "Следы и тропы. Путешествие по дорогам жизни - Роберт Мур"

В этом и заключается, как я понял, функция Международной Аппалачской тропы: она наложилась на уже существующую транспортную сеть (которая, в свою очередь, появилась на месте старой сети троп и пешеходных дорожек) и подняла ее на более высокий уровень. И все же, в своем стремлении объять необъятное Международная Аппалачская тропа рискует разрастись в очередную, но только еще более запутанную и безжизненную сеть.

* * *

В списке выступавших тот день в Рейкьявике докладчиков мое имя с пометкой «Марокко» стояло последним. Поднявшись на трибуну, я попытался поумерить ожидания аудитории, медленно загружая слайд-шоу из фотографий, которые я привез их разведывательной поездки по последнему участку тропы. Члены комитета ожидали увидеть верблюдов и пустыню – во всяком случае в тот день Уайлезол вспоминал про них как минимум два раза, – в то время как на моих фотографиях в основном были каменистые склоны холмов, оливковые сады, старые телевизоры, плоские красные поля и бегающие по ним собаки.

За несколько месяцев до описываемых событий, еще в Портленде, я спросил Дика Андерсона, где заканчивается тропа. Он сказал, что они остановились на городе Тарудант, что находится в Антиатласских горах, причем слово «Тарудант» он произнес настолько медленно и мечтательно, словно это было старинное восточное заклинание. Еще он сказал, что маршрут от Марракеша до Таруданта был проложен бывшей волонтеркой Корпуса Мира. Однако, когда я списался с этой волонтеркой, она сказала, что Андерсон заблуждается и последний отрезок тропы не существует даже на карте. У меня появился выбор: либо я жду, когда кто-нибудь нанесет этот маршрут на карту и я опишу его с чужих слов в этой книге, либо я беру все в свои руки и прокладываю его самостоятельно.

Я написал Андерсону, что маршрут до Таруданта будет готов до конца весны.

Сначала я представлял себе, что, прилетев в Марокко, буду с картой в руках исследовать безжизненную пустыню между Марракешем и Тарудантом. Однако вскоре я отбросил этот план как фантазию. Местность между Марракешем и Тарудантом оказалась совсем не дикой и не безлюдной. По пути мне то и дело попадались фермы, пастбища и горные деревушки. Поскольку я почти не говорю по-французски и тем более не владею берберским, то на помощь местных жителей рассчитывать не приходилось. (Только 15 % марокканцев говорят по-английски. В отдаленных горах таких людей еще меньше.) На топографических картах Таруданта, спасибо за них русским военным, тонкими пунктирными линиями были отмечены сотни тропинок, на которых легко заблудиться. Я понял, что без проводника мне не обойтись, и поэтому с помощью Андерсона нанял местного гида по имени Латифа Асселуф. Она обещала все устроить, включая еду и ночлег.

Когда я прибыл в аэропорт Марракеша, меня там ждал человек с табличкой. Вместо приветствия он протянул мне свой сотовый телефон. На другом конце провода была Асселуф.

– Алло, Роберт? Это Латифа. Водитель сейчас привезет вас ко мне домой сейчас.

– Отлично, – сказал я. – Спасибо.

Она повесила трубку.

Пытаясь быть дружелюбным, я решил спросить водителя, как его зовут.

– Je ne parle pas l’Anglais, – ответил он.

– D’accord, – сказал я на ломаном французском.

Он молча протянул мне свой телефон. Это снова была Латифа.

– Алло, Роберт? Водитель вообще не говорит по-английски.

– Ладно, спасибо, – ответил я.

Он подвел меня к видавшему виду белому «Мерседесу». Когда наша машина выскользнула из розового Марракеша, я начал смотреть по сторонам и разглядывать груженые мешками с зерном повозки, разбегавшихся перед нашей машиной коз, ехавших на мотоцикле двух женщин с зажатым между ними ребенком. И вдруг я понял, что обращаю внимание только на то, что мне кажется «марокканским», и совершенно не замечаю общие для наших двух стран вещи: кричащие рекламные вывески, висящие на столбах электрические провода, забитые машинами дороги и красно-белые вышки сотовой связи, похожие на скелеты списанных космических кораблей.

Когда мы въехали в город Амизмиз, воздух стал более свежим и прохладным. Асселуф стояла у входной двери, широко улыбаясь и вытирая руки кухонным полотенцем. Стройная фигура и длинные тонкие ноги говорили о том, что она ходит часто и много. В отличие от своих светлокожих соседей, она была довольно смуглой – явный признак сахарского происхождения ее семьи. Ее «сумасшедшие волосы», как она их называла, были завязаны сзади фиолетовым платком.

Она провела меня в гостиную и поставила на стол глиняный тажин с тушеной бараниной и черносливом. Затем в комнату вошел мужчина в красной ветровке и маленькой черной кепке, сел рядом со мной и пожал мне руку. У него было худое лицо, крупный нос и маленькие черные усики. Аселуф сообщила мне, что его зовут Мохаммед Айт Хамму. Его наняли в качестве проводника, Селуф предстояло заниматься логистикой, размещением и ответами на мои бесконечные вопросы. Он не говорил по-английски, поэтому, пока Асселуф хлопотала на кухне, мы ели молча.

После обеда мы погрузили свои вещи в микроавтобус и поехали в город, расположенный примерно в часе езды от нас. По дороге Асселуф знакомила меня с растущей на террасах холмов флорой: серыми ореховыми и цветущими персиковыми деревьями, мятой, тимьяном и тюльпанами. Стены домов были сложены из похожих на буханки хлеба плоских камней. Одноцветные деревни сливались со скалистыми склонами холмов, и только белые мечети да выкрашенный в маракешский розовый цвет бетонный дом были видны издалека. Местные мужчины и мальчики в основном носили кремовые или коричневые джеллабы – традиционные длинные свободные халаты с остроконечными капюшонами, которые делали их похожими на францисканских монахов.

Дороги там, в отличие от США и Европы, строятся и обслуживаются местными жителями самостоятельно. Несколько дней спустя мы проезжали мимо группы из восьми улыбающихся мужчин, которые строили подпорную стенку, чтобы укрепить дорогу, соединявшую их деревни. Девятый мужчина сидел на корточках у костра и заваривал чай.

В какой-то момент фургон остановился, и Асселуф жестом указала на выход. Мы сняли рюкзаки с крыши и пошли по дороге. Стало холодно, небо потускнело. Мы шли около часа. Затем Асселуф направилась к ближайшей деревне и начала выяснять, кто из местных готов за разумную плату накормить нас ужином и выделить на полу место для ночлега. Этот ритуал она будет выполнять каждый вечер в течение всей следующей недели. В ту ночь мы остановились в маленьком домике с видом на широкую, подернутую дымкой долину. Перед ужином все мужчины сидели в гостиной и смотрели телевизор, спрятав ноги под одним общим пледом.

Ведущая новостей была одета в черную блузку; ее волосы падали на плечи темными локонами; она сидела, сложив руки на столе; на заднем плане мелькали электронные графики. Другими словами, она ничем не отличалась от американских телеведущих, за исключением того, что я совершенно не понимал, о чем она говорила. Сидя там в своей синтетической одежде и изображая понимание, я чувствовал себя как дома и в то же время был не в своей тарелке.

У немцев есть слово, которое очень точно описывает это чувство: unheimlich (буквально «не по-домашнему»). По мнению Николаса Ройла, unheimlich (это часто переводится как «жутко») означает «причудливое сочетание знакомого и незнакомого». Мы чувствуем себя комфортно, сталкиваясь с чем-то хорошо знакомым, и мы чувствуем себя некомфортно, сталкиваясь с чем-то совершенно незнакомым (мы воспринимаем это как экзотику), но когда эти свойства начинаются сочетаться в одном месте или объекте, мы начинаем испытывать дискомфорт или, как пишет Ройл, «мы ощущаем себя инородным телом».