Читать книгу - "Состояние постмодерна. Исследование истоков культурных изменений - Дэвид Харви"

Все это сделало исключительно важным «умное» и инновационное предпринимательство, которое поддерживали и которому способствовали все атрибуты быстрого, убедительного и хорошо информированного принятия решений. Однако эта возросшая способность к географическому расширению, мелкосерийному производству и погоня за нишевыми рынками не обязательно вели хоть к какому-то снижению мощи корпораций. В действительности хорошо организованная корпорация стала признаком конкурентного преимущества перед мелким бизнесом в условиях, когда информация и способность принимать быстрые решения в крайне неопределенной, эфемерной и конкурентной среде становятся принципиальными факторами для получения прибыли. «Дерегуляция» (еще одно назойливое политическое словечко эпохи гибкого накопления) зачастую означала возросшую монополизацию (последовавшую за фазой усилившейся конкуренции) в таких отраслях, как авиаперевозки, энергетика и финансовые услуги. На этом полюсе делового процесса гибкое накопление оказалось проводником масштабных слияний и корпоративных диверсификаций. В 1977 году компании США потратили на взаимные приобретения 22 млрд долларов, однако к 1981 году этот показатель увеличился до 82 млрд долларов, а к 1985 году взлетел до невероятных 180 млрд. Хотя в 1987 году объем слияний и поглощений снизился, отчасти в ответ на биржевой крах, общая стоимость этих операций была по-прежнему высока – 165,8 млрд долларов за 2052 трансакции, по подсчетам консалтинговой группы в области корпоративных слияний W.T. Grimm. Однако в 1988 году мания слияний продолжилась. В США за три квартала этого года были завершены сделки по слияниям в объеме более чем 198 млрд долларов, а в Европе признаком глобального распространения мании слияний стала попытка Карло де Бенедетти из компании Olivetti прийти к руководству в бельгийском банке Union Generale, который контролирует примерно треть производственных активов этой страны. Большинство сотрудников крупнейших компаний США из списка Fortune 500 теперь заняты в тех видах деятельности, которые не имеют ничего общего с исходными направлениями бизнеса, с которыми отождествляется их компании. «Долг менеджмента – делать деньги, а не сталь», – заявил в 1979 году президент сталелитейной компании U.S. Steel Дэвид Родрик, незамедлительно запустив кампанию по приобретениям и экспансии с целью диверсифицировать деятельность своей корпорации. Если взглянуть на ситуацию с другого полюса бизнеса, то малые предприятия, патриархальные и ремесленные организационные структуры тоже процветали. Даже самозанятость, которая в США после 1950 года последовательно сокращалась, после 1972 года, согласно данным Роберта Рейха [Reich, 1983], заметно оживилась, прибавив более 25 % менее чем за десятилетие (указанный тренд включал практически всё: от временной занятости безработных до высокооплачиваемых консультантов, дизайнеров, высококвалифицированных рабочих и специалистов). Новые системы координации внедрялись либо посредством запутанного разнообразия субконтрактных соглашений (которые связывают мелкие фирмы с крупномасштабными, зачастую мультинациональными операциями) с помощью формирования новых производственных комплексов, в которых все более значимой становилась экономия от концентрации, либо посредством доминирования над малыми предприятиями могущественных финансовых и маркетинговых организаций и интеграции малого бизнеса под их эгидой. (Benetton, например, не участвует в производственных процессах напрямую, а просто действует в качестве мощной маркетинговой машины, которая раздает команды широкому кругу независимых производителей.)

Все это подразумевает, что традиционно характерное для капитализма напряжение между монополией и конкуренцией, централизацией и децентрализацией экономической власти теперь складывается совершенно по-новому. Однако это необязательно предполагает, что капитализм становится более «дезорганизованным», как считают Клаус Оффе [Offe, 1985], а также Скотт Лэш и Джон Урри [Lash, Urry, 1987]. Ведь самое интересное в текущей ситуации заключается в том способе, каким капитализм становится еще более жестко организованным путем дисперсии, географической мобильности и гибких реакций на рынках труда, в трудовых процессах и на потребительских рынках, и все это сопровождается обильными порциями инноваций в институтах, продукции и технологиях.

Более жесткая организация и концентрированная централизация в действительности были достигнуты с помощью параллельного развития в двух важнейших направлениях. Во-первых, точная и своевременная информация сегодня является крайне ценным товаром. Доступ к информации и контроль над ней в совокупности с хорошо развитой способностью незамедлительного анализа данных стали принципиальны для централизованной координации масштабных интересов корпораций. Способность незамедлительной реакции на изменения обменных курсов, мод и вкусов, а также на действия конкурентов является для выживания корпораций более существенным моментом, чем когда-либо при фордизме. Акцент на информации также породил широкий ряд различных высокоспециализированных бизнесов, сервисов и консалтинговых структур, способных предоставлять сиюминутные сведения о рыночных трендах и те типы непосредственного анализа данных, которые полезны в процессе принятия решений корпорациями. Информационный акцент также сформировал ситуацию, когда масштабные прибыли все чаще генерируются на базе привилегированного доступа к информации, особенно на финансовых и валютных рынках (свидетельством чему стали быстро распространяющиеся «инсайдерские скандалы» 1980-х годов, которые сотрясали Нью-Йорк и Лондон). Однако в некотором смысле это лишь нелегальная верхушка того айсберга, где привилегированный доступ к информации любого рода (например, о научных и технических ноу-хау, правительственной политике и политических сдвигах) становится принципиальным аспектом успешного и прибыльного принятия решений.

Доступ к научным и техническим ноу-хау всегда был важен в конкурентной борьбе, но и здесь мы наблюдаем обновление интересов и акцентов, поскольку в мире быстро меняющихся вкусов и потребностей и гибких производственных систем (отличающемся от сравнительно стабильного мира стандартизированного фордизма) доступ к новейшим технологиям, новейшей продукции, новейшим научным открытиям предполагает возможность овладения неким важным конкурентным преимуществом. Знание само по себе становится ключевым товаром для производства и продажи покупателю, предлагающему наивысшую цену в условиях, которые сами все более организуются на конкурентной основе. Университеты и исследовательские институты яростно конкурируют за кадры, а также за то, кто первым запатентует новые научные открытия (тот, кто первым создаст препарат от вируса СПИДа, определенно получит щедрую прибыль, что четко зафиксировано в соглашении, заключенном между исследователями США и французским Институтом Пастера). На протяжении последних нескольких десятилетий организованное производство знания примечательным образом расширилось одновременно со все большей постановкой его на коммерческую основу (свидетельством чего стал болезненный переход многих университетских систем в развитом капиталистическом мире от роли стражей знания и мудрости к вспомогательному производству знания для корпоративного капитала). Знаменитые взаимосвязи предприятий «хайтек» – индустрии Кремниевой долины или на шоссе 128 между Массачусетским технологическим институтом и Бостоном представляют собой достаточно новые конфигурации, специфические для эпохи гибкого накопления (даже несмотря на то, что, как указывает Дэвид Нобл в своей книге «Америка по проекту», многие университеты США были учреждены и с самого своего основания поддерживались корпоративным капиталом).