Читать книгу - "Какое дерево росло в райском саду? - Ричард Мейби"

Райхель-Долматофф выдвигает более рациональные предположения о том, как приобретались знания о лекарственных растениях. Аяуаска имеет к этому лишь косвенное отношение. Наркотик всегда оказывает одинаковое воздействие, а шаман подчеркивает отдельные его аспекты, и аяуаска служит в основном для укрепления гармонии в племени и пропаганды общих ценностей, особенно – уважительного отношения к лесу в соответствии с правилами этикета. Однако, возможно, наркотик играет определенную роль в том, чтобы избежать сложных путей и проложить прямые когнитивные связи, основанные на обостренном сенсорном восприятии растений, животных и их взаимозависимости. Это перекликается с интуитивным методом, с «чувством организма», к которому прибегала Барбара Мак-Клинток, когда часы напролет рассматривала кукурузу в оптический микроскоп, – это та же «история о зрительном восприятии и о связи между глазом и мыслью». По всей видимости, тукано способны излечиваться от несерьезных недомоганий, просто гуляя по лесу и предельно сосредотачиваясь на запахах, звуках, цветах, поведении насекомых и температуре разных слоев растительности. Поскольку, как пишет Долматофф, «буквальное и метафорическое в их мировоззрении неразделимо», они способны видеть «лес как запоминающее устройство, в котором регистрируются все сенсорные данные, запущенные ассоциации и пробужденные воспоминания, позволяющие разрешить личностные конфликты». Он приводит пример, когда больной, ощущая симптомы физической усталости в сочетании с клаустрофобным раздражением (вероятно, предвестники мигрени?), представляет их себе в виде туго сплетенной корзинки, надетой ему на голову. Когда он входит в лес – «большую корзину, полную всего на свете» – маленькая корзинка кажется по сравнению с ним ничтожной, и больной исцеляется. Перед нами классическая симпатическая магия, однако систематизированная и внутренне непротиворечивая благодаря острому осознанию физических подробностей окружающей среды.

Западные врачи, специалисты по когнитивной поведенческой терапии, лечат головные боли, вызванные напряжением, обучая больных представлять себе, что голова у них «туго забинтована», а затем мысленно ослаблять повязку. Четыре века назад их коллеги и предшественники порекомендовали бы дозу грецкого ореха. Метафорические образы растений и растительности во все времена и во всех культурах составляли существенную часть их целительных способностей – хорошо это или плохо.

* * *

На пять тысяч миль севернее Колумбии индейцы тоже строят свои теории болезней. Чероки полагали, что сначала люди ничем не болели, но потом животные создали болезни в отместку за то, что люди относились к природе без должного уважения – языческая версия кар Господних после грехопадения. Однако растения решили, что животные поступили слишком жестоко, и вызвались лечить все болезни, созданные животными (очевидно, миф возник до того, как к растениям стали относиться так же неуважительно)^[79]. Целители из числа канадских ирокезов в числе прочего советуют больным корни небольшого скромного растения, редко достигающего 40 сантиметров в высоту, которое растет по всему восточному побережью Северной Америки от Квебека и Манитобы до Алабамы и Арканзаса. Это американский женьшень Panax quinquefolius, вид, на примере которого особенно очевидно, что женьшень – родственник плющей. Он любит тенистые лиственные леса на плодородных почвах, цветет желтовато-зелеными цветами, на месте которых затем появляются небольшие грозди красных ягод, напоминающие кисточки плодов плюща. Человекоподобные корни формируются лишь за восемь лет, и конечностей у них обычно больше, чем у осьминога. Чероки применяют его примерно при таких же жалобах и расстройствах, что и жители Юго-Восточной Азии свой вид женьшеня.

Когда известия о восточной панацее в XVIII веке достигли Европы, для женьшеня открылся новый рынок. Упор при рекламе делался на его предполагаемую способность сильно повышать потенцию, и спрос на него в Европе достиг таких масштабов, что идеальный корень, форма которого внушала уверенность в успехе, стоил вдесятеро дороже золота того же веса. Предприниматели искали новые источники растения – и для своего рынка, и для экспорта в Китай, где запасы стремительно подходили к концу.

Первые письменные свидетельства, что европейцы узнали об американском женьшене и о том, как его применяют индейцы, мы находим в письмах первых поселенцев в конце XVII века. Они запасали это растение для «личного пользования» – к такому эвфемизму они прибегали из скромности. Виргинский плантатор Уильям Берд написал весьма пикантную заметку об утренней чашечке чая с женьшенем, приготовленного строго по китайскому рецепту – корешок медленно томили в серебряном чайнике над тлеющими углями: