Читать книгу - "Радость жизни. Философия стоицизма для XXI века - Уильям Ирвин"

Хотя, как я уже говорил, стоики прежде всего занимались этикой – то есть тем, как вести добродетельную и, стало быть, хорошую жизнь, – логикой и физикой они интересовались тоже. Логические изыскания призваны были им помочь лучше исполнять одно из человеческих предназначений, а именно вести себя разумным образом. Физика же должна была дать представление о цели, для которой мы созданы. Связь между тремя составляющими своего учения стоики объясняли разными метафорами. Например, что стоицизм подобен «плодоносному полю, ограда вокруг которого – логика, урожай – этика, а земля и деревья – физика»^[58]. Это демонстрирует центральную роль этики в их философии: зачем возделывать почву и строить ограду, если не ради плодов?

Того, кто живет в совершенном согласии с природой – иными словами, в совершенстве овладел стоической практикой, – стоики называли мудрецом. Как пишет Диоген Лаэртский, стоический мудрец «несуетный», то есть «одинаково относится и к доброй, и к недоброй молве». Он не подвержен скорби, так как осознал, что «скорбь есть неразумное сжатие души». Его поведение достойно подражания. Ничто не может помешать ему исполнить свой долг. Он пьет вино, но не для того, чтобы напиться. Одним словом, мудрец-стоик «божествен»^[59].

Такое богоподобие встречается крайне редко – и стоики признали это первыми же. Однако практически полная невозможность стать мудрецом не являлась для них проблемой. Они говорят о мудрецах в первую очередь для того, чтобы иметь перед собой образец, на который можно ориентироваться в собственной стоической практике. Мудрец – это цель, к которой стоики стремятся, даже если им никогда ее не достичь. Иными словами, статус мудреца в стоицизме примерно такой же, как у Будды в буддизме. Несмотря на то что большинство буддистов даже не надеются стать такими же просветленными, как Будда, созерцание его совершенства может помочь им обрести некоторую толику просветления.

Когда Зенон умер, школу возглавил его ученик Клеанф (331–232). В старости он начал терять последователей, уходивших в другие школы, и будущее стоицизма померкло. После смерти Клеанфа бразды правления перешли к его ученику Хрисиппу (282–206), вернувшему школе былую славу.

После смерти Хрисиппа Стоя продолжала процветать под руководством череды схолархов, включая Панетия Родосского, вошедшего в анналы школы не новатором, но ее экспортером. Отправившись около 140 года до н. э. в Рим, Панетий захватил стоицизм с собой. Он подружился со Сципионом Африканским^[60] и другими знатными римлянами, заинтересовал их своей философией и в результате стал зачинателем римского стоицизма.

Импортировав стоицизм, римляне приспособили его к своим нуждам. Прежде всего, они проявляли меньше интереса к логике и физике, чем греки. Ко временам Марка Аврелия, последнего из великих римских стоиков, обе эти дисциплины были по большей части заброшены. В «Размышлениях» он радуется, что не тратил впустую время на их изучение^[61].

Римляне внесли тонкие изменения и в этическую программу греческих стоиков. Как мы видели, главной этической целью греков было достижение добродетели. Римские стоики не отказывались от нее, но регулярно ставили еще одну цель – достижение спокойствия. Под этим они не имели в виду какого-то зомби-подобного состояния (такого рода спокойствие, в конце концов, означало бы отказ от разумности, которую стоики считали необходимой для добродетельной жизни). Стоическое спокойствие было психологическим состоянием, отмеченным отсутствием негативных эмоций, таких как горе, гнев и беспокойство, и наличием позитивных, в первую очередь радости.

Для римских стоиков цели достижения добродетели и спокойствия были связаны, поэтому, начав рассуждать о первой, они касались и второй. В частности, подчеркивали, что одним из преимуществ достижения добродетели является обретение спокойствия. Так, призвав в начале «Бесед» стремиться к добродетели, Эпиктет тут же напоминает: ее назначение «в том, чтобы привести к счастью, к неподверженности страстям и к благоденствию^[62]», а «совершенствование в продвижении к ней есть совершенствование в продвижении к каждому из этих состояний». По сути, он заходит настолько далеко, что отождествляет благоденствие с результатом, к которому направлена добродетель^[63].

Поскольку римские стоики уделяли столько внимания спокойствию (как побочному продукту добродетельной жизни), может возникнуть впечатление, что сама добродетель их не интересовала вообще. Взять хотя бы «Руководство» Эпиктета, известное также как «Энхиридион». Арриан (один из его учеников) составил эту работу, чтобы снабдить римских читателей II века доступным введением в стоицизм. «Руководство» полно советов относительно того, что, по Эпиктету, следует делать для обретения и поддержания спокойствия, однако добродетель Арриан не упомянул ни разу.

Последнее замечание касается связи между добродетелью и спокойствием для римских стоиков. Помимо тезиса, что достижение добродетели дарит спокойствие, полагаю, они согласились бы и с тем, что спокойствие способствует в продвижении к добродетели. Беспокойному человеку, одолеваемому негативными эмоциями, будь то гнев или горе, может быть трудно следовать повелениям разума: его чувства возьмут верх. Из-за этого он рискует не разобраться, какие вещи действительно ценные, не начать их преследовать и в итоге не достичь добродетели. Именно поэтому для римских стоиков стремления к добродетели и покою образуют собой части добродетельного круга^[64]: преследование добродетели обеспечивает некоторую степень спокойствия, что, в свою очередь, облегчает продвижение к добродетели.

Почему римские стоики отводили поискам безмятежности более заметную роль, чем их греческие предшественники? Думаю, отчасти ответ заключается в том, что римляне в меньшей степени, чем греки, верили в способность чистого разума мотивировать человека. Для греческих стоиков лучшим способом побудить человека стремиться к добродетели было объяснить ему, что есть благо: поняв, какие вещи истинно хорошие, он, будучи разумным, устремится к ним и тем самым станет добродетельным. Именно поэтому греки не видели особой нужды упоминать полезные побочные эффекты добродетельной жизни, в том числе важнейший из них – обретение спокойствия.