Читать книгу - "Бывают дети-зигзаги - Давид Гроссман"

Это длилось целую вечность. Она смеялась над ним, пряталась за машинами, забиралась на подъемники, показывала ему язык из-за производственной линии моих любимых «А ну-ка, отними!», махала из-за мешков с сахаром, а когда он мчался туда, исчезала и появлялась в противоположном углу и снова стреляла в него, предостерегала, играла с ним.

А он все улыбался. Несмотря на боль.

— И тогда между ними все началось, — с внезапной уверенностью поведал я своим двоим слушателям. — Тогда она начала смешить его.

— Верно, — подтвердила Лола. — Если она начинала дурачиться, никто не мог устоять.

Только она и знала, как его рассмешить.

Бедная Габи.

— Один раз, когда мы с ней были на Ямайке, — вспомнил Феликс, — ее выбирали королевой смеха тысяча девятьсот пятьдесят первого года! Три тысячи долларов она получала только за свой смех!

— И так они смеялись на пустой фабрике. — Я тут же представил, как они смеются, молодые, веселые, не преступница и ее преследователь, а просто мужчина и женщина, и по пустому цеху разносятся ее заливистый смех и его ржание, а я ведь никогда не слышал, чтобы он хохотал вот так, от всей души. — И вдруг… — Может, именно в тот момент на небесах и решили, что я стану писателем. — И вдруг, пробегая по подоконнику, она споткнулась обо что-то и упала…

— И?.. — хором спросили Лола и Феликс.

— И прыгнула вниз…

— И?..

— И прыгнула в резервуар с шоколадом! — с тайной гордостью закончил я. Длиной и шириной в три метра. И в два метра глубиной. С медленно вращающимся перемешивающим винтом. Я знал размеры всех резервуаров в главном цехе. У самого большого Габи обычно застывала на несколько минут, смотрела растерянно и вздыхала. А я-то, глупый, думал, что она, как и я, мечтает нырнуть в шоколадное море.

— И отец бросается за ней прямо в форме, чтобы спасти, и изо всех сил бьет руками по густой шоколадной жиже. — Я вещал, точно спортивный комментатор.

И вдруг замолчал.

Я вспомнил, что отец не умеет плавать.

— Точно, — одобрил Феликс. — И тут же начинает потонуть! — добавил он издевательски. — Видали, какой полицейский? Потонул в шоколаде!

— Зато Зоара умела плавать, — проигнорировала его Лола, — и тотчас же поймала его за чуб и потащила за собой к краю резервуара, к лестнице… Уф! Тебе, наверное, тяжело и слушать, и рассказывать?

— Да, — согласился я. — И да, и нет.

Шоколад заливает отцу глаза. Форменную куртку. Пистолет. Шоколад застывает и мешает двигаться. Холостяцкое его сердце бьется, как барабан. Выходит, родилась наконец женщина, которая подходит под его условия, которая и поймала, и подстрелила его — в буквальном смысле… А Зоара смеется, запыхавшись, и по-девчоночьи щупает его мускулы, несчастная, одинокая, с ног до головы, до острых ушек покрытая шоколадом, стекающим на пол. Горький миндаль в шоколаде.

— Как две шоколадные фигурки, — шепчет Лола. — Полицейский и преступница.

— И оба смеются, — буркнул Феликс.

Как мой отец хохотал!..

Бедная Габи.

Сколько бы шоколада она ни съела, ей никак не удается его рассмешить.

— Руки вверх, — сказала фигурка полицейского.

Он сосчитал выстрелы и знал, что у Зоары закончились пули.

— А ты мне нравишься, — засмеялась фигурка преступницы и сняла пальчиком каплю шоколада с его носа. — Никогда не встречала таких, как ты. Если попросишь как следует, я, пожалуй, выйду за тебя замуж.

— Руки вверх, я прошу тебя, — повторил отец. — Ну!

Зоара расхохоталась: думала, что это шутка.

ГЛАВА 26
ЛЕД И ПЛАМЕНЬ

Мы снова понеслись. Оставили позади шоколадную фабрику и направились на север. Я не знал, куда именно. Не спрашивал. По дороге я сменил одежду Зоары на собственную. Мне больше не нужны были ее вещи. Она уже и так поселилась во мне.

Мимо проносились фонари. Редкие прохожие смотрели нам вслед. Странная мы были троица: Феликс в шлеме, склонившийся вперед, как всадник на скаку, Лола с распущенными волосами и ребенок — что он делает на улице в столь поздний час?

И мотоцикл наш притягивал взгляды: огромный, древний, неуклюжий, грохочущий, как танк. Коляска, казалось, вот-вот отвалится. Мне все время представлялось, как на резком повороте я откатываюсь в коляске, один, безмолвный, как помидорный кустик, а Феликс с Лолой, прижавшись друг к другу, уплывают от меня вдаль.

Я поглядывал на них краем глаза. Лола прильнула к Феликсу, и ее волосы окутывали их обоих, будто плащ. Феликс все время говорил ей что-то, кричал сквозь ветер, а она отвечала ему в ухо: то ли ссорились, то ли просто им приятно было поболтать. Сейчас заметно было, что эти двое — пара.

— Имей в виду, рассказ только начался! — крикнула мне Лола, отведя прядь волос с лица.

— Я слушаю! — откликнулся я.

На шоколадной фабрике отец коротко и ясно обрисовал Зоаре, что будет дальше: они выйдут отсюда, и он проследит, чтобы ей не причинили вреда, он возьмется за ее дело, она объяснит, с чего вдруг пошла на эту шалость, ведь видно, что она девушка из хорошей семьи, такие вещи случаются, кому, как не ему, об этом знать, и он постарается, чтобы она отделалась максимально легким наказанием, чтобы на ней не осталось уголовного пятна, чтобы она смогла жить обычной жизнью, и, может, когда все это закончится, она согласится как-нибудь сходить с ним в кино?

Он очаровал мою мать. Его сила. Его твердость, непреклонность, мужественность. То, что он не стал дожидаться ее внизу, как остальные, а полез за ней. Потому что среди всех, кто говорил ей высокие слова, клялся в вечной любви, уверял, что спрыгнет с крыши ради нее, — он оказался первым, кто и вправду поднялся за ней к небесам и не оставил ее там. И Зоара, отвергшая любовь миллионера и любовь знаменитого футболиста, посмотрела на моего отца, и губы ее шепнули: «Правда?» И в ответ он взревел, как целый полк солдат, и Зоара окончательно сдалась.

— Такой девушке, как Зоара, — объясняла мне Лола на ходу, — девушке, витающей в облаках, с трудом отличающей правду от лжи, очень легко было влюбиться в твоего отца. Может, она думала, что он укажет ей дорогу к спокойствию…

Возможно, Лола права. Во всяком случае, этого нельзя отрицать: несмотря на все выходки своей молодости, перевешивание флагов, квадратные колеса и похищение зебры, мой отец всегда понимал, когда следует остановиться, что можно, а что нельзя, где факт, а где вымысел. Он-то никогда не сомневался в том, кто он такой.

— А что, ковбой, — улыбнулась шоколадная фигурка, даже не знавшая, что угадала его прозвище, — ты и в самом деле понятия не имеешь, кого поймал?