Читать книгу - "Город Солнца. Глаза смерти - Евгений Рудашевский"

– Что это?

– Скитала. Такие использовали в Древней Спарте. Один из самых старых и примитивных способов шифрования. Простейшая перестановка букв.

– И как этим пользоваться?

– Раньше брали деревянный цилиндр с гранями. Наматывали на него полоску кожи – виток за витком. Затем писали послание. Каждую грань использовали как прямую строку.

– А потом снимали полоску, и на ней в столбик оказывался бессмысленный набор букв! – Дима провёл пальцам по резьбе на скитале.

– Верно. Чтобы прочитать послание, нужно намотать его на такой же цилиндр. Ну, или поиграть с перестановкой. Там догадаться несложно, порядок переставленных букв всегда один и тот же.

– В зависимости от количества граней.

– Да. Если граней пять, то читать нужно через четыре буквы.

Из ванной вышла Кристина. Сказала, что ненадолго отойдёт в магазин, и просила не обсуждать без неё ничего нового. Все молча проводили её взглядом.

– Отец усложнил скиталу, – продолжил Максим, когда закрылась дверь. – Во-первых, одну половину цилиндра оставил гладкой.

– Чтобы скитала не выделялась на маске?

– Не только. Это позволяло ввести в текст пустые буквы – мусор, который нужно отсеять. Кроме того, сделал резьбу, чтобы полоска с буквами всегда ложилась под нужным углом. И ещё. Он писал шифровку с разными промежутками. Делал большие пробелы или ставил буквы совсем тесно друг к другу. В итоге на гранях иногда оказывались пропуски. Или сразу две буквы. Это усложняло шифр.

– И что получилось?

– На отцовской скитале двадцать четыре нарезки, пять граней и гладкая сторона. Каждая нарезка – примерно три миллиметра в глубину и семь миллиметров в ширину. Вот, – Максим протянул Диме письмо Шустова-старшего, разрезанное на полоски по шесть миллиметров и склеенное в одну длинную ленту. – В шифровке двести двадцать четыре буквы, как раз все помещаются. Главное, не пытайся растянуть, накладывай аккуратно, но без провисаний.

Дима бережно намотал ленту на скиталу – справа налево. Текст хорошо лёг по резьбе. Как и сказал Максим, тут были пропуски, сдвоенные буквы, широкие буквы, занимавшие место сразу двух букв.

Дима всматривался в получившиеся на каждой из пяти граней строки. Внимательно вёл по ним пальцем. Затем попробовал как-то сместить ленту. Снял её и намотал вновь.

Что бы он ни делал, получалась очередная околесица – непонятный набор букв, в котором не угадывалось ни знакомых слов, ни хоть каких-то ощутимых слогов. Первая строка складывалась в бессмысленные «уцлзахрщпибрыхячтчёоуцкяс».

– И? – Дима нахмурился. – Уцлза. Это похуже Щербы с его глокой куздрой.

– Что-то не то? – притворно удивился Максим.

– Ерунда какая-то, вот что!

– Я вначале тоже так подумал. Решил, надо было резать письмо вертикально, а не горизонтально, или стыки клеить не такие узкие. Потом сообразил.

Максим сделал очередную наигранную паузу, и Дима не сдержался:

– Ну! Давай уже, говори!

– Тут двойное шифрование. Скитала – первый шаг. Мы убрали из шифровки лишние буквы. Тот самый мусор, о котором я говорил. Отец сделал всё, чтобы защитить письмо. Мало воспользоваться скиталой и получить промежуточный текст. Он так же закрыт, как и первоначальный. Чтобы добраться до исходника, нужно воспользоваться ключевым словом.

– Изида…

– Да. Многоалфавитное шифрование. Даже если бы кто-то перехватил само письмо, а затем и маску, ему всё равно пришлось бы поломать голову. Такое короткое послание практически невозможно дешифровать. Тут как раз пригодилось всё, что мы делали с «Изидой». Выписывай буквы очищенной шифровки, а сверху расставляй буквы ключа. Потом смотри по сетке шифралфавитов.

– И это сработало? – с подозрением спросил Дима.

Максим кивнул и молча передал Диме листок, на который старательно выписал исходный текст – скрытое послание, в поисках которого провёл столько бессонных ночей.

Взглянув на него, Дима понял, отчего Максим обо всём этом говорил так спокойно. Исходный текст оказался не менее странным, чем способ, которым его зашифровали:

«Когда мир лишится оков, оковы станут ключом, и ты расскажешь о своём путешествии, чтобы узнать мою тайну. А вместо крови прольётся вода».

– Вместо крови прольётся вода… – в отчаянии повторил Дима. – Ты издеваешься… Это какая-то загадка?

– Наверное. Отец мне в детстве оставлял похожие подсказки. «Узнаешь в свете лунных костров». Что-то в этом духе.

– И что это значило?

– Нужно было разобрать игрушечный луноход. В нём лежала записка. Симпатические чернила. Осторожно нагреваешь над плитой, и проявляется текст.

– Круто.

– Да, – Максим вернулся на подоконник. – Проблема в том, что такие подсказки, все эти «мир лишится оков», оставляют к чему-то. А у меня ничего нет. Никакого лунохода. Может, отец с письмом передал мне что-то ещё, а мама забыла об этом. Может, это намёк на то, что нужно сделать с картиной Берга. Не знаю, Дим… Честно говоря, я подустал. Нужно выспаться. Завтра приведу мысли в порядок.

– Почему вообще твой папа всё так усложнил?

– Вот и я об этом думаю. Как видишь, любил он все эти таинственные покровы карающей богини.

– Не хотел, чтобы его тайну узнал кто-то чужой, – вздохнула Аня. – Сделал всё, чтобы до неё могли добраться только ты и Екатерина Васильевна.

Дима, присев на кровать, ещё долго не выпускал ручку-скиталу и ленту зашифрованного текста. Ему было обидно, что он обо всём узнал лишь сейчас, когда первый восторг схлынул, оставив после себя разочарование и новую загадку. Дима хотел бы стоять рядом с Максимом, когда тот догадался разрéзать письмо, когда впервые приложил эти фрагменты к резьбе на скитале, когда в раздражении отбросил их, выругался, может, сломал что-нибудь, а потом подпрыгнул на месте – догадался о двойном шифровании.

Диме достались объедки.

Несмотря ни на что, он хотел насладиться ими сполна. Принялся сам шаг за шагом расшифровывать письмо, будто мог что-то изменить. Не спеша, со всем вниманием выписал буквы со скиталы, принялся выводить над ними ключевое слово.

– Мне до сих пор не верится, – Аня подошла к окну и теперь стояла возле Максима. – Павел Владимирович, он же всегда такой приветливый, спокойный. А теперь мы прячемся от него. Думаем, что он… сделает твоей маме что-то плохое.

– По Невскому бежит собака. За ней Буренин – тих и мил. Городовой, смотри, однако, чтоб он её не укусил, – прошептал Максим и с печалью усмехнулся своим словам.