Читать книгу - "Басурманка - Вера Новицкая"

Больной хотел снять что-то со своей шеи, но у него не хватило сил приподнять голову.

– Помогите, – попросил он.

Женя поддержала его; тогда ему удалось снять с шеи вылинявший, местами перетертый черный шнурок.

Дрожащей рукой он сам перевесил его на шею девочке.

– Все, что осталось… на память… маленькой Женевьеве, ясному солнышку… пригревшему… осветившему последние дни… одинокого старика…

Конец фразы с трудом можно было расслышать. Умирающий, казалось, впал в забытье.

На груди горько плакавшей девочки висел массивный медальон.

Женя, вся в слезах, пришла сообщить Трояновой о том, что «бедному полковнику совсем-совсем плохо», и показала полученный подарок. Открыв медальон, Анна Николаевна невольно вздрогнула: на портрете, находившемся внутри, она без малейшего труда узнала мать Жени и ее саму, еще крошечную, сидящую на руках женщины.

В первую минуту Троянова открыла рот: восклицание готово было сорваться с ее уст, но она вовремя остановилась.

К чему Жене знать правду? Она может принести только горе. Вырвать девочку из почвы, в которую она так прочно вросла, значило бы искалечить ее впечатлительную душу, оборвать пущенные ею молодые побеги. Дать найти отца, настоящего родного отца, с тем, чтобы через несколько дней, может быть, часов разлучить их?.. Да Женя считала его давно умершим, никогда не вспоминала, давно забыла о нем и всей душой горячо и крепко любила своего приемного, Богом данного отца. Нет, в данном случае правда была бы жестока, и Троянова решила скрыть ее.

Предчувствие не обмануло умирающего: в ту же ночь его не стало.

Через два дня он был похоронен в небольшой рощице, невдалеке от того места, где в памятное зимнее утро судьба натолкнула на него Женю.

На скромном холмике возвышался чистый белый крест без обозначения имени: слишком много могло бы оно сказать одним и пустым звуком осталось бы для остальных. Зато веточки живых, ежедневно меняемых цветов пестреют на свежем холмике: заботливая рука холит и бережет его.

– Это хорошо, Женюся, хорошо, моя девочка, с твоей стороны, – поощряла Троянова девушку. – Покойный так любил тебя, так привязался к тебе, ты была для него самым близким, самым дорогим существом, он видел в тебе как бы дочь свою, которую ты так ему напоминала. Теперь тебе надлежит беречь и навещать эту одинокую, судьбой заброшенную сюда могилу.

И она не была забыта: тоненькая фигурка маленькой Женевьевы, тщетно и страстно разыскиваемой отцом при жизни, склонялась теперь над его могилой: он больше не был одинок, около него была дочь.

На следующий же после похорон день окончательно оправившийся, пополневший и порозовевший месье Мишель решительно заявил о своем отъезде.

Едва поднявшись на ноги, деликатный француз, стеснявшийся злоупотреблять гостеприимством, завел речь об отъезде. Тогда все единогласно воспротивились его намерению, к тому же и сам он не мог покинуть больного товарища. Теперь же настойчивые уговоры и убеждения повременить, погостить еще немного оказались тщетными.

– Я всей душой благодарен вам за вашу доброту, за ваше радушие. Словами я не в силах отблагодарить за все, что вы сделали для меня, пусть Господь вознаградит вас за это! – говорил он задерживавшей его Жене. – Но я должен, должен уехать! Дома у меня осталась мать и четыре маленькие сестренки. Они совсем одни, отца у нас нет, я старший и единственный мужчина в семье. О, если бы не это, я бы ни за что, никогда не расстался с Россией. Я так привязался к ней, сжился, полюбил этих храбрых, радушных, таких доверчивых и бесхитростных русских. Сколько великодушия, сколько незлобивости, сколько прямоты! – восторженно говорил юноша. – Как они умеют сражаться! Как беззаветно жертвуют своей жизнью! Я видел вблизи, как умирал русский знаменщик: холодеющей рукой он еще сжимал знамя, и, уже мертвая, она не выпускала древка. А как глубоко возненавидел я Наполеона за эту преступную войну, за его отношение к русским! Не я один, нас много, истинных французов, кто содрогнулся от его кощунства. Во что он обращал народные святыни?

Что делал с храмами, с христианскими храмами? Разве не один у нас с русскими Бог? Разве не все мы христиане? Разве не равно свято повсюду изображение Всемогущего? Мы краснели за своего императора. Каким неразборчивым в средствах, каким маленьким казался Наполеон в сравнении с гордым, джентльменом до мозга костей, императором Александром! Бонапарту чужды высокое благородство и великодушие, доступные лишь тем, в чьих жилах течет прирожденная царская кровь. О, поверьте, если бы я только мог, если бы имел малейшую возможность, никакая сила не заставила бы меня расстаться с милой Россией! – с горящим лицом, с блестящими глазами, восторженно закончил свою речь пылкий молодой француз.

– Милый мой Мишельчик, пожалуйста, побудьте еще хоть немножко, не уезжайте! Я так буду скучать без вас! – карабкаясь к нему на колени и обнимая за шею, убеждал Боря. – А вы скоро опять к нам приедете? – не добившись согласия, через минуту допытывался мальчуган.

– Едва ли, дружочек мой, удастся мне когда-либо снова попасть к вам. Ты слышал, дома у меня мама, сестренки, я буду там служить…

– Так знаете что? – хлопнул даже в ладоши, радуясь своей удачной мысли, ребенок. – Хотите мы к вам в гости приедем? Можно? Вы позволите?

– Очень, очень прошу, всей душой буду рад, милости просим! – приглашал юноша.

– А только как же… – обуреваемый сомнением, задумался Боря. – Ведь мы вашу maman и сестер совсем не знаем… Может, они не хотят нас видеть, рассердятся? Может быть, они не любят русских, сердиты, что они еще воюют с французами?.. Знаете что? Теперь я совсем хорошо придумал, – через минуту, соскочив даже от волнения с колен, заговорил Боря. – Пускай Женя женится на вас, не сейчас, а когда вырастет, и тогда мы все к Жене в гости приедем. Правда, хорошо?

Ярко, мучительно вспыхнули лицо, шея и уши молодого француза; казалось, он готов был провалиться сквозь землю. Сконфуженная, покраснела слегка и Женя. Сам же виновник неловкости, не заметив вызванного им переполоха, пулей помчался делиться с матерью своими блестящими планами.

– Мадемуазель Жени́, – оставшись наедине с девочкой, начал Мишель, – позвольте же мне еще раз поблагодарить лично вас за все, за все: ведь это вы и подобрали, и воскресили меня. Всем, даже жизнью своей, я обязан вам, вам одной! – дрожащим, взволнованным голосом говорил француз. – У меня есть одна вещь, вот тут, – он достал что-то из-за пазухи. – Я свято хранил ее, берег, мечтал когда-нибудь положить к ногам Наполеона. С тех пор все изменилось во мне: я презираю этого человека, я не хочу вплести ни одного лишнего листка в его лавры. И отдаю это теперь в ваши руки. Пусть оно послужит доказательством моей глубочайшей искренней любви к… русским, – на секунду запнувшись, закончил юноша, подавая Жене какой-то плоский сверток.

Девушка смущенно вертела в руках полученное, собираясь открыть его.

– Не теперь, потом, – остановил ее француз, увидев возвращавшегося Борю и опасаясь, очевидно, какой-нибудь новой опасной выходки со стороны резвого ребенка.