Читать книгу - "Басурманка - Вера Новицкая"

Всё растут, ширятся, высятся они, бешеными, разъяренными толпами бегут, обступают Сережу и всё растут, растут. Вот они ему до пояса, до плеча, вот они уже в уровень с ним…

Вдруг Женя видит, что это вовсе не мухоморы, а французы в красных шапках. Вот они вытягивают из ножен громадные блестящие сабли. Сейчас, сию минуту они вонзят их в Сережу…

Женя хочет закричать и не может. Ей кажется, что она задохнется, что сердце ее разорвется от ужаса. Но не успели французы прикоснуться оружием к груди Сережи, как вдруг потемнело небо, и оттуда стало спускаться серое облако.

Быстро несется оно, и Женя уже видит, что это не облако, а стройная фигура, окутанная в блестящий серый хитон, весь сотканный из стальной чешуи. Крупными стальными звездами сверкают большие крылья; громадная такая же звезда горит и над высоким челом; в правой руке широкое блестящее лезвие меча. Видение высоко взмахивает им и как бы застывает, властно, повелительно глядя на окруживших Сергея.

Вздрогнули красные шапки, затрепетали, съежились. Все меньше и меньше становятся они, и вдруг уже не мухоморами, а мелким красным горошком рассыпались по зеленому лесному ковру.

Между тем серый ангел, подхватив Сергея, стал быстро подниматься ввысь.

– Сережа! – крикнула Женя. – Сережа!

Но видение неслось все выше и нераздельно слилось с окружавшими его серыми облаками. Женя стояла одна среди леса.

– Сережа! – еще раз позвала она и проснулась, вся в слезах, с трепетно бьющимся сердцем.

«Что-то случилось с Сережей, непременно случилось», – пронеслось в голове девочки. И в ее еще не совсем освеженном после сна мозгу всплыли все страшные подробности. «Мухоморы, все мухоморы, красные, как кровь… Это кровь и есть, конечно! А этот страшный белый стол с цветами, кровавыми цветами?.. Боже, какой ужас!..»

Женя вздрагивает и закрывает лицо руками. «Случилось, конечно, случилось», – мысленно повторяет она. Вдруг девочка припоминает, что не помолилась сегодня за Сережу.

Верная своему обещанию, Женя каждую ночь, когда все в доме уже спали, заставляла себя просыпаться. Босиком, в одной рубашонке, отбросив разостланный перед киотом коврик, на холодном твердом полу она совершала свою молитву. Ей казалось, что именно такая молитва особенно угодна будет Богу. А сегодня она вдруг так крепко заснула, что проспала. И вот, вот наказание…

Что делать?.. Помолиться сейчас?

Но в такое мгновение это кажется девочке слишком заурядным.

«Поздно! Опоздала! Что-то совершилось. Надо как-нибудь особенно умолить Бога. Сейчас же пойти в церковь? Только чуть-чуть одеться, чтобы непременно холодно было, и голыми коленями на паперть!» – эта мысль несколько успокаивает ее.

– Малаша, Малаша, – через минуту шепотом будит Женя спящую в соседней, умывальной, комнате девушку.

Чуткая Малашка быстро вскакивает.

– Тише, только ради Бога тише! – останавливает ее Женя. – Одевайся скоренько, и идем в церковь.

– В церкву? – недоумевает Малаша, но тем не менее проворно одевается. – Нешто случилось что недоброе? – тревожно осведомляется она, глядя на расстроенное лицо барышни.

– Там, по дороге расскажу, а то, боюсь, услышит кто-нибудь, – шепчет Женя.

Со всеми предосторожностями девушки выбираются из дома. Чуть обрисовываются серые тени заиндевевших деревьев; светлеет узкая полоса дороги. На дворе ни души, хотя в избах уже мерцают тусклые огоньки. Очевидно, крестьянский люд уже поднялся, но в большом доме и в людских еще спят.

– Понимаешь, Малашка, я такой ужас сейчас во сне видела!

Женя, внутренне содрогаясь при одном воспоминании о своем сне, передает его девушке. Малаша внимательно слушает.

– А по мне, барышня, ничего тут особливо плохого для Сергея Владимировича не выходит. Оно, точно, стол длинный да еще скатертью накрытый очень плохо во сне видеть, грибы мухоморные али другое что красное – тоже не к добру, слов нет. Ан теперь, коли умом-то пораскинуть: стол для кого собирали? – Для гостей, не для своего семейства, для чужих, значится. На барина, оно точно, напали, ан с него крови не пустили?.. Не брызнула она? Вот и опять выходит, не евонной кровью цветы-то на столе закраснели, опять же чужой, пришлой, гостиной кровью. По мне, то так: будет в доме покойник, неминуще будет, вот провались я на месте, токмо посторонний, не с нашего дома. А барчука ангел-хранитель унес.

– Как унес? На небо? Значит, он… умер?

– Никогда так не бывало, ничуть не умер. Ведь не в небо он его понес, а в тучу? Спрятал, значит, укрыл от опасности, и за то Бога благодарить надо, а не печалиться, – тоном, не допускающим возражений, опровергла Малашка представляемые ей доводы.

– Так ты думаешь, все хорошо? Ничего страшного не случится?.. – ободренная, убежденная авторитетным тоном девушки, спросила повеселевшая Женя.

– Да не только я думаю, а дите малое смекнет, для вашего дома ни-ни, ничегошенько дурного. А покойник все ж будет, чужой, сторонний, а будет, – настаивала вещунья на своем пророчестве.

Во все редеющем сумраке невдалеке от них среди деревьев проступили очертания церкви. Разговаривая, девушки не заметили, как прошли расстояние, отделявшее их от дома.

– Заперто! – надавив ручку двери, разочарованно проговорила Женя. – Разве церковь когда-нибудь запирают? Зачем?

– А то как же! А вдруг лиходей какой заберется да осквернит храм Божий али, греха не страшася, еще и возьмет что? Разные люди-то тоже нынче развелись. А и невдомек-то мне за ключом сбегать. Сна-то вашего уж больно заслушалась. Да я мигом до Ивана-сторожа добегу; вы маленечко тут погодите.

– Нет, нет, Малаша, не ходи, не надо! Будут знать, я не хочу. Я здесь на паперти помолюсь.

Женина тревога совсем улеглась, горячая потребность молитвы остыла, но ей не хочется быть неблагодарной перед Богом. Девочка приподнимает подол платья, спускает чулки и голыми коленями становится на холодные ступени паперти.

Мороз изрядно пощипывает, ветерок продувает через наскоро накинутое платье, но девочка добросовестно кладет и кладет земные поклоны.

– Ну, теперь бегом домой, – наконец говорит она. – У-у-ух, как холодно!

Руки ее покраснели; она торопливо натягивает чулки на посиневшие колени.

– Скоренько бежим!

За поворотом церковной ограды девушки чуть не наткнулись на какую-то темную, бесформенную массу, копошившуюся почти у их ног, на самом краю дороги. Испуганные, они в первую минуту отскочили, затем с любопытством стали вглядываться в движущееся, несомненно живое существо…

Было уже настолько светло, что они различили две обмотанные тряпьем человеческие фигуры. Одна, более удаленная от дороги, была безжизненно распростерта на земле; ближайшая, видимо, с трудом доползшая до этого места, делала неимоверные усилия, чтобы приподняться, но сейчас же падала снова.