Читать книгу - "Вратарь республики - Лев Кассиль"

— Здравствуйте, — сказал Карасик.

Но те и глазом не моргнули.

— Товарищ, вы мешаете, — услышал Карасик сзади. — Будьте добры, в сторонку.

И Карасик послушно отошел в сторону. Тут только он увидел позади себя несколько фоторепортеров. Они снимали группу участников.

Щелкнули затворы, и к смущенному Карасику подошел высокий человек. Лицо его показалось Карасику страшным. Нос его был перебит и расплющен. Растекшаяся переносица закрывала углы глаз.

— От газеты, да? — спросил высокий. — Очень приятно. Командор пробега — Баграш.

— Кар… — пробормотал Карасик, краснея от пяток до макушки. (Черт его знает, зачем он взял этот каркающий псевдоним!)

— Какой Кар? Евгений? — спросил Баграш.

Он внимательно оглядел Карасика и удовлетворенно отметил про себя, что на корреспонденте нет штанов-гольф, краг, круглых очков. Все это, по мнению Баграша, было непременным признаком щелкоперов. Но редакция обещала командировать в поход Грохотова. Грохотов был парень здоровый. Поехал бы — мог сгодиться, а это… Ну и послали дохлика!

— Как же, читаем, читаем, — сказал он однако. — Очень приятно. Это вы недавно насчет воробьев писали?.. Что? Это Кольцов? Возможно, возможно… Значит, вы с нами, а не Грохотов?

Он еще раз внимательно оглядел Карасика и вздохнул. Мозгляк…

— Шляпу придется оставить, — сказал он грубовато.

— А я ее в чемодан, — поспешно сказал Карасик.

— И чемодан тоже, — сказал Баграш, прикинув на руке багаж Карасика. — Для нас каждый килограмм — обуза.

— Так выходит — я шестьдесят три килограмма обузы?

— А вы как думаете? — сказал не очень любезно командор, но, решив исправить неловкость, смягчился и добавил: — Ну, вы, так сказать, полезная нагрузка. Так? Ну, вот познакомьтесь. Это наша, так сказать, центровая тройка, а в жизни техники, механики, вообще ребята хоть куда. Вот прошу…

Карасик сжимал одну за другой горячие шершавые ладони, стесняясь, как всегда, своих белых и мягких рук. Он старался стискивать как можно крепче. Но вдруг почувствовал в своей руке такую тонкую нежную кисть, что невольно ослабил пожатие и поднял глаза. Девушка смотрела на него ободряюще, очень славная девушка.

— Это наша конструкторша, Валежная Анастасия Петровна, — представил ее Баграш. — Наша Настя. Она на том, американском глиссере идет. Там каютка есть… Да и спокойнее на том, — добавил вполголоса Баграш, когда они с Карасиком отошли в сторону, — безопаснее, а то ведь наша — экспериментальная машина, мало ли что… Вы, кстати, как, плаваете?

— На воде держусь… — глядя в сторону, пробормотал Карасик.

— Хорошо, если есть, за что держаться, — сказал Баграш. — Ну ладно, вон там пояс лежит в носу. Вот за него и будете держаться, если перекинемся. Так?

Карасик вздохнул, посмотрел на красивую, сверкающую машину и направился к утлому, неприветливому глиссеру.

— Ты не гляди, что тот с виду покрасивше, — горячо и слегка заикаясь, сказал толстый парень со смешливой веснушчатой физиономией. — Отделка у них, это верно, шикозная, зато перетяжелена машина. Поглядишь вот, наплачутся на перекатах, как чай пить дать. А у нашей, знаешь, осадка!.. Восемь сантиметров — кругом проходимость имеет. В чайном блюдечке пройдет — дна не чиркнет! Вот только вы там напишите, что жеклеры[15]администрация хорошие не дает, а мотор сношенный.

— Фома! — деловито позвал его хмурый механик.

— Чего? — откликнулся Фома.

— Опять?

— Чего опять?

— Опять заливаешь? — сказал хмурый.

Все засмеялись. Фома с сердцем плюнул.

— Ну, устраивайтесь, — радушно сказал Баграш. — Ехать будете вот тут… — И он весело указал на ребристую алюминиевую скамью. — Бухвостов, подложи под товарища кошму, а то, знаете, гофра… она весь зад исполосует. А подушки мы кожаные сняли — лишний вес, баловство.

— А каюты нет?

— На кой она нужна…

— А если дождь? — спросил Карасик и тут же пожалел — не надо было спрашивать.

— Если дождика бояться, — сказал угрюмый механик, — тогда, чтобы сверху не промокнуть, надо в воду по шею лезть…

У машины сгрудились провожающие. Толкались под локтями мальчишки.

Вдруг все расступились.

— Здравствуйте, здравствуйте!.. — послышалось со всех сторон.

В сопровождении дамы, занимавшей много места, и белокурой смазливой девицы подошел человек в светлой щегольской панаме и кремовом костюме, с дорогой тростью. Он приподнял шляпу, приветственно помахал ею. Седые волосы его подчеркивали румяный загар веселого лица. Глаза были живые и хитрые. Человек, видно, знал себе цену. С юношеской легкостью он спрыгнул в машину.

— Арди, ты выпачкаешься весь! — воскликнула дама.

— Это технический директор наш, — шепотом пояснил Карасику Фома, толстый белобрысый парень в комбинезоне. — Профессор Токарцев, знаменитый. А это его семейство.

Профессор потрогал рулевую баранку глиссера, поднял стлань, посмотрел, нет ли воды, сел на корточки, заглянул в носовую часть, просунув туда руку, вылез с побагровевшим от натуги лицом.

— Пробные ездки были сегодня?.. — спросил он. — Ну как, не зарывается теперь?

— Нет, теперь, как бачок переставили, скулы выправили, он так и прет на редан… Да и центровка теперь иная.

— Я говорил на канале еще. Все дело в обводах. Мидель немножко перехватили все-таки. Что?

Карасик, как непосвященный, с благоговением вслушивался во все эти реданы, скулы, обводы… Ничего, ничего, к вечеру он тоже все это будет знать.

— Надо журнал завести и чтобы точно все было. Хорошо прикинуть расход горючего, — сказал профессор.

— Журнал у нас поведет по специальности товарищ корреспондент.

— А! — сказал профессор и весело тряхнул руку Карасику.

Карасика познакомили с семейством. Профессорша очень милостиво улыбнулась журналисту, дочка подарила Карасику благосклонный взгляд и сказала, протянув руку:

— Лада. А мы о вас много слышали. Нам про вас рассказывал ваш друг Димочка Шнейс.

— О, Димочка! — сказала профессорша. — Он у нас в доме совсем как свой. Ужасный шалопай, не правда ли? Но блестящий человек.

— Да, — сказал Карасик.

— Ну, с богом, ни пуха ни пера, — сказал профессор. — Только не резаться. Прошу вас… Что? Впрочем, проси вас не проси, все равно будете гнаться.

— Экипаж по местам, машины на старт! — раздался откуда-то сверху безличный и пресный голос мегафона, голос, никому не принадлежащий, но всех касающийся, вещий, как сама судьба.