Читать книгу - "С тех пор как ты ушла - Сагит Шварц"

Я мотаю головой, притворяясь, будто не знаю этой новости, и тем более помалкиваю о том, что подозреваемая в убийстве беглянка всего несколько часов назад заявилась сюда, ко мне в кабинет, и заявила, будто моя мертвая мать по-прежнему жива.

Подцепив на вилку макароны, я отправляю ее в рот. У еды вкус песка. Я заставляю себя ее проглотить и встаю с ощущением, что меня вот-вот стошнит. Но мне удается сдержаться. Слишком скользкая это дорожка, я не могу позволить себе на нее свернуть, а потому сажусь на место и продолжаю есть.

Глава 7

Январь 1998 года

Через пару дней после визита полицейских я потеряла сознание в школе во время тренировки нашей футбольной команды.

А когда очнулась, то уже находилась в больнице, куда меня отправили по причине замедленного сердечного ритма, и медсестра вставляла мне в ноздрю зонд для искусственного кормления. Боль была невыносимой.

Я ощущала, как зонд опускается по задней стенке горла и достигает желудка. У меня немедленно возникло желание выблевать его обратно, но я слишком боялась, что в таком случае пытка тут же повторится. Закончив, медсестра пластырем приклеила трубочку мне к лицу и сделала пометку прямо на коже, чтобы заметить, если я попытаюсь сдвинуть зонд.

– Когда его уберут? – спросила я, сделав умоляющие глаза.

Она объяснила, что по больничным правилам я должна буду съедать всю еду в течение семидесяти двух часов, прежде чем зонд вынут. Всякие жидкости вроде протеиновых коктейлей не в счет, а значит, целых три дня подряд у меня будет три основных приема пищи и три легких перекуса. Я не особо стремилась выздороветь, потому что жить без мамы вообще не хотелось, но делала, что мне велели, потому что иначе не удалось бы избавиться от трубки.

Спустя три дня меня собрались выписывать. Папа пришел в ужас от перспективы моего возвращения домой. Он знал о моем состоянии и о том, что я опять стану изводить себя голодовками, а потому умолял врачей подержать меня подольше, но они сказали, что это невозможно, и тогда он стал просить сотрудников отделения устроить мне перевод в специализированный центр.

Дело происходило в девяностые, когда на побережье Малибу еще не выстроились реабилитационные центры и лечебницы. В расстройстве пищевого поведения тогда разбирались даже хуже, чем сейчас. Медсестра сказала папе, что поблизости есть лишь один стационар, но в нем нет свободных коек, зато есть очередь на три месяца. Отцу ничего не оставалось, кроме как забрать меня домой.

Когда мы туда вернулись, папа приготовил ужин – гамбургеры с картофельными шариками и брокколи. Он поставил передо мной тарелку с едой, а я швырнула ее об пол, наблюдая, как разлетаются вокруг керамические осколки. Наш маленький пес по кличке Негодник, взятый из приюта, бросился к бургеру, но отец быстро засунул питомца в собачью клетку, так что тот не успел ничего слопать.

Папа вернулся к столу, закрыл лицо ладонями и заплакал. Он был совершенно сломлен. Тогда я в первый и в последний раз видела его плачущим. Даже на похоронах, когда мамин гроб опускался в землю, папа сдержался: закусил губу и не дал волю слезам. Он был человеком старой закалки и считал, что должен излучать силу, чтобы я знала: один из родителей у меня по-прежнему есть. И всегда будет рядом, чтобы помочь.

Пока я смотрела, как он рыдает за обеденным столом, то какой-то крохотной частичкой собственной души, которую не окончательно поработило РПП, проклинала себя за все, что с ним сделала. Но болезнь огрызнулась в ответ, напомнив: отец – монстр, который втайне хочет, чтобы я разжирела.

Я сердито выскочила из-за стола, бросилась к себе в спальню и заперла за собой дверь.

В тот же вечер, но позднее я слышала, как папа говорит с кем-то по телефону, жалуется, что не справляется со мной, что он теперь совсем один и не знает, как поступить.

На следующий день я проснулась в ожидании, что отец отвезет меня в школу, и обнаружила его сидящим в гостиной.

– Лима, – сказал он, – в терапевтическом центре освободилось место. Сейчас я тебя туда отвезу.

Как, еще одно заведение, где меня будут заставлять есть? Ну уж нет!

– Не поеду! – отрезала я.

– Это не тебе решать, – возразил папа.

– Ты не сможешь меня заставить, – уперлась я.

– Либо мы едем в моей машине, либо тебя доставит туда полиция, – предупредил он.

Расстройство пищевого поведения было загнано в угол, а потому я потопала к себе в комнату и собрала в сумочку вещи, чтобы ехать в дурацкий терапевтический центр. Задерживаться там надолго я не собиралась. Денька три – и ноги моей там не будет. Уж я-то быстро найду способ оттуда выбраться.

Пока мы ехали через долину Сан-Фернандо, мне захотелось выяснить, по чьей вине меня разлучают с домом и с Негодником и, что самое главное, кто бросил вызов моему РПП.

– С кем ты говорил по телефону вчера вечером? – спросила я отца.

– Э-э… с Роуз, – запнувшись, ответил он.

Я никогда раньше не слышала этого имени.

– Кто такая?

– Мамина подруга… бывшая коллега, – пояснил папа.

– Это она засунула меня в лечебницу?

Он кивнул.

Странное дело, я не знала никакой Роуз и даже не слыхала о ее существовании, однако именно на ней лежала вина за мои нынешние страдания. Кем бы ни была эта Роуз, она мне не нравилась.

Когда мы наконец добрались до центра, папа припарковался перед зданием на территории обширного ранчо в Хидден-Хиллз. Все здесь почему-то казалось знакомым, словно я уже бывала тут прежде, но никак не могла вспомнить, при каких обстоятельствах. Когда мы вышли из машины и направились к главному входу, я заметила по соседству красный сарай, и тут меня осенило: мама показывала мне фотографию этого места.

Где-то за полгода до ее смерти мы обсуждали, в какой колледж мне хотелось бы поступить и чем вообще заняться в жизни, и мама рассказала о своей учебе и о том, как пришла в профессию. Тогда она показывала фотографии, запечатлевшие ее выпускницей Нью-Йоркского университета и аспиранткой Калифорнийского университета Лос-Анджелеса, а еще – разные места, где она проходила интернатуру, прежде чем получить лицензию клинического психолога.

– А вот тут была моя первая клиническая практика, – сказала мама, показывая снимок ранчо. – По соседству стоял красный сарай, там устроили конюшню, чтобы девочки могли ездить верхом. Это было частью лечения.

Когда я впервые вошла в главное