Читать книгу - "Записки «черного полковника» - Сергей Трахимёнок"

Через тридцать минут после ухода Расима старики проводили Корбалевича.

— Ты пойдешь домой? — спросил Виктора Сергеевича Ухналев.

— Нет, постели мне на диване, я за эти три дня к нему привык.

— А тебя старуха не потеряет?

— Это не твои проблемы, а старухи, — ответил Виктор Сергеевич.

Ухналев застелил простыней диван, принес одеяло и отправился на кухню мыть посуду.

Виктор Сергеевич укрылся одеялом, но уснуть не мог. Он слышал, как возился на кухне Ухналев, как потом ушел он в спальню и лег на кровать, которая заскрипела под тяжестью его тела, как он долго ворочался, и, наконец, поднялся и пошел куда-то по коридору.

«Наверное, в туалет», — подумал Виктор Сергеевич, но ошибся. Ухналев толкнул дверь большой комнаты ногой и сказал:

— Слышу, не спишь.

— Так же, как и ты.

— Ну вот и хорошо.

— Хочешь поговорить?

— Ты удивительно догадлив, — съязвил Ухналев.

— О чем?

— О Шостаковиче. Только о нем и можно говорить после того, что случилось… Ты куда меня втянул? Мы в свое время совсем не так относились к тем, кого привлекали к работе. Мы могли рискнуть собой, потому что это было нашей профессией, но они… Мы привлекали их и несли за них особую ответственность. Ведь потом никто бы с нами не стал работать.

— Валера, — сказал Виктор Сергеевич, — ты все идеализируешь. Были и у нас проколы, но вот отношение к тем, кого мы приобретали в качестве источников информации, было действительно другим.

— Правильно, тогда по-другому не могло и быть. Советский Союз с его сателлитами противостоял половине мира, а отсюда и масштабы этого противостояния, отсюда отбор кадров для такого противостояния, отсюда операции, которые мы проводили.

— Отсюда и провалы, которые мы совершали.

— Правильно, Витя, отсюда и провалы. «Где пьют, там и льют», — говорил один из моих самых больших начальников в Карлхорсте. Ты где начинал?

— В послевоенной Эстонии.

— Ну да. Ты же старше меня, но моложе Б.Н., так?

— Так, Валера, так.

— Когда Б.Н. уже был на фронте, я с морской школой (тогда было множество таких спецшкол: артиллерийские, летные) был в эвакуации в поселке Тара Омской области. Шел сорок первый год, у меня была дистрофия, но я был ловким мальчишкой и лазал в траншею, где разводили свиней. Им бросали капустные кочерыжки. Я распинывал свиней ногами, набирал кочерыжек в бескозырку и подавал моим товарищам наверх.

Я был в так называемом третьем экипаже. Мы проучились два месяца, а потом нас распустили по домам, оставив учиться только второй экипаж, девятиклассников. Я и один мой товарищ должны были ехать в Омск, к родителям. Мы получили сухой паек на двое суток и сели на баржу.

Катер медленно тянул баржу вверх по Иртышу, останавливаясь подолгу на каждой пристани. Паек мы съели сразу, а до Омска ехали пять суток.

Есть хотелось невыносимо. И вот на одной из пристаней я, в военно-морской форме, спускаюсь по трапу на берег и хожу между рядами торговцев на местном базаре, держа бескозырку, как меня учили, на предплечье левой руки. Возле кучи капусты я незаметно кладу качан под «беску»[31]и так же торжественно шествую обратно на баржу.

Потом я учился в артиллерийской школе, но это было уже в Ленинск-Кузнецком. Жили мы на нарах в бараках. Я — на третьем ярусе. Клопы собирались на потолке и падали на меня. Но я заворачивался в одеяло и так спасался от них. От голода у всех курсантов был снижен иммунитет. У меня воспалились подчелюстные железы. Пришлось делать операцию. Хирург мне сказал: наркоза нет, но ты держись за табуретку, так будет меньше больно. Он сделал мне операцию, но рана не заживала, и меня отчислили из школы.

Но судьба снова привела меня к артиллеристам. В сорок четвертом мать вернулась из эвакуации в Москву, и я вновь стал учиться в спецшколе. Было голодно, но не так, как в первые годы войны. Я был помкомвзвода и, заступая в наряд на кухню, мог договориться с поварихами на лишнее ведро щей для наряда. Кроме того, мы потихоньку приворовывали мороженую капусту и грызли ее во время самоподготовки.

Однажды мы заступили в наряд по кухне, и поварихи дали нам ведро щей. И Коля Пузанков съел их на спор.

— Не может быть, — изумился Виктор Сергеевич.

— Может. Ведро было неполным, по ободок, но все же ведро. Разумеется, в спецшколах хорошо преподавали иностранные языки. И в институт я поступил довольно легко, но было это уже в Минске. Окончил я его в 1950 году, и на меня сразу нашлось множество покупателей, в том числе и МГБ.

Я уже пять дней работал в ЦК ЛКСМБ, как мне пришла повестка явиться в кадры МГБ. Я сообщил своему начальству, а те — Петру Машерову. Но в то время имена Машеров и Цанава имели разные весовые категории. И второй перевесил первого. Я это понял, когда получил повестку явиться в кадры МГБ БССР в 23 часа тридцать минут.

Жил я на Сторожевке. Работали мы с 10 часов до 17-ти, затем следовал перерыв до 8 часов вечера. А потом — работа до 2-х часов ночи.

Трамваи уже не ходили, и я шел домой пешком. Уже светало, и летом, искупавшись в Комсомольском озере, я ложился спать. За пять лет работы и ночных возвращений я не разу не слышал, чтобы кто-то кого-то обижал или грабил. Впрочем, все сотрудники тогда ходили с оружием и могли и за себя постоять, и других защитить.