Читать книгу - "Смертельная игра - Фрэнк Толлис"

Либерман закончил фугу до мажор и начал отстукивать на клавишах прелюдию до минор. Он все чаще играл Сорок восьмую симфонию Баха в качестве упражнения. Каким-то образом чистота и элегантность контрапункта Баха помогала ему думать. Он так хорошо знал грандиозное кругосветное плавание Баха в мире тональностей, что его пальцы сами вовремя нажимали на нужные клавиши без каких-либо умственных усилий с его стороны. Для Либермана исполнение Сорок восьмой симфонии было подобно очищению духа — западным эквивалентом специфических обрядов, проводимых на Востоке.

Либерман не сомневался, что его толкование сна Хёльдерлина было верным. Банкир не был любовником фройляйн Лёвенштайн, и он ее не убивал. Никакого признания не будет.

Мелодические линии следовали друг за другом через разные интервалы и сталкивались в насыщенных темах инвенции.

Кто же тогда?

Левой рукой он стал наигрывать повторяющуюся тонику прелюдии ре минор, триольные шестнадцатые ноты падали как проливной дождь.

Бог штормов!

Либерман вдруг подумал, что дело Левенштайн похоже на лабиринт. Они с Райнхардом вслепую бродили по его темным коридорам, изредка натыкаясь на какие-то путеводные нити, шли за ними некоторое время, чтобы потом оказаться в тупике, упереться в непреодолимую стену. А в центре лабиринта находилось воплощение древнего зла, смеявшееся над их глупостью.

Кто бы ни был убийцей фройляйн Лёвенштайн — а им вполне мог быть и Уберхорст — ему удавалось поддерживать маскировку. Пока не будет раскрыта эта тайна, дело не будет успешно завершено. А сейчас с таким же успехом это преступление можно приписать богу Сету.

Двери, запертые изнутри. Огнестрельная рана без пули. Каким образом были проделаны эти фокусы?

Продолжая играть, Либерман вдруг понял, что музыка Баха — это тоже загадка. Она звучала спонтанно, казалась импровизацией, порожденной вдохновением, но на самом деле каждая фуга подчинялась строгой внутренней логике. Таким образом, магия может свестись к прилежному применению музыкальных правил и математических принципов. И тем не менее, хотя Либерман мог приподнять завесу тайны над очарованием музыки Баха, он не мог разгадать мистического убийства фройляйн Лёвенштайн. Механизм обмана оставался невидимым — все его гайки и шестеренки были тщательно спрятаны.

Расследование зашло в тупик.

Либерман был вынужден признать неприятную, но очевидную правду. Ни он, ни Райнхард не могли найти разгадку. Им нужна была помощь. К тому времени, когда он дошел до пятнадцатой прелюдии, Либерман знал, что ему делать. Он не перестал играть, а, наоборот, исполнил весь первый том. Потом, закрыв крышку Бёзендорфера, он встал и вышел в коридор, где взял пальто с вешалки. Он закончит второй том, когда вернется.

На улице было еще довольно светло, вечер выдался теплый и приятный. Воздух был насыщен запахом сирени. Он быстро пошел вперед, пересек Варинг-штрассе и стал спускаться к Дунаю. Либерман сбавил шаг, проходя мимо Бергассе, 19, борясь с искушением зайти. Профессор Фрейд с радостью поделился бы с ним своим мнением о значении сна Хёльдерлина и мог даже нарисовать психологический портрет убийцы. Но Либерман понимал, что этого будет недостаточно. Чтобы разгадать тайну убийства Лёвенштайн, нужен был другой подход. Он снова ускорил шаг.

Когда Амелия Лидгейт открыла дверь, ее глаза слегка расширились от удивления.

— Герр доктор.

Либерман поклонился.

— Мисс Лидгейт, прошу прощения, что беспокою вас… Я проходил мимо и решил зайти.

— Как мило с вашей стороны, герр доктор. Входите.

Перед тем, как подняться по лестнице, Либерман зашел поздороваться с фрау Рубенштайн. Он нашел ее дремлющей в кресле, сборник стихов лежал у нее на коленях. Обмен любезностями был недолгим. Либерман принял предложение мисс Лидгейт выпить чаю, и вскоре они уже сидели в ее маленькой гостиной.

Сначала Либерман задал молодой женщине несколько вопросов о состоянии ее здоровья. Она отвечала спокойно, описывая его улучшение с холодной отчужденностью: аппетит нормализовался, спала она хорошо, правая рука прекрасно двигалась, а пальцы ничуть не потеряли подвижности. Либерману было немного неловко проявлять эту заботу, в то время как он втайне надеялся перевести разговор на темы, более близкие к цели его визита. Однако произвести этот переход оказалось не так уж сложно. Когда он спросил о ее недавнем посещении Института Патологии, она принялась подробно и с энтузиазмом описывать методологию предполагаемого исследования, которое она обсуждала с Ландштайнером — микроскопического анализа плазмы крови больного гемофилией.

— Мисс Лидгейт, — начал Либерман более робко, чем обычно, — могу я попросить вас высказать мнение по одному техническому вопросу?

Амелия Лидгейт поняла, что он что-то не договаривает.

— Техническому?

— Да. Дело в том, что я имею честь быть близким другом инспектора Оскара Райнхарда из венской полиции… — Он вкратце описал свою историю отношений с Райнхардом, а затем попытайся рассказать об убийстве так, чтобы его собеседница не слишком испугалась: — Простите, что я говорю о таком неприятном деле, но шесть недель назад в одной квартире в Леопольдштадте было найдено тело молодой женщины. Обстоятельства этого преступления чрезвычайно необыкновенны, а результаты вскрытия — совершенно невероятны. Вы обладаете выдающимися аналитическими способностями, мисс Лидгейт, и мне очень бы хотелось узнать ваше мнение обо всех этих фактах. Но если вам неприятно обсуждать убийство, то я, конечно, вас пойму…

Когда нерешительная тирада Либермана неожиданно оборвалась, молодая женщина с достоинством заявила:

— Герр доктор, я собираюсь изучать медицину. Я спокойно отношусь к человеческой смерти. Я много раз препарировала животных под руководством своего отца и готова к тому, что мне придется проделывать то же с трупами людей, если я получу место в университете.