Читать книгу - "Смертельная игра - Фрэнк Толлис"

— Не могли бы вы рассказать мне об этом деле поподробнее, доктор Либерман? Я читала в «Цайтунг», что «Леопольдштадский демон» схвачен, но в этой статье было очень мало подробностей.

— С удовольствием, — сказал Либерман и начал подробное повествование о ходе расследования, начиная с того, как Райнхард показал ему записку фройляйн Лёвенштайн до своей недавней встречи с Брукмюллером на колесе обозрения. Когда он стал рассказывать, как он повис на чертовом колесе, зацепившись за край гондолы, и его пальцы начали соскальзывать, мисс Лидгейт протянула руку через стол и дотронулась до его рукава. Это прикосновение было таким коротким и неожиданным, что могло остаться незамеченным. Однако это простое выражение заботы произвело большое впечатление на Либермана. Он почувствовал, что его мысли стали похожи на капельки росы, застрявшие в паутине. Ему казалось, что он вдруг стал очень легким, воздушным и бестелесным.

— Вы очень смелый человек, доктор Либерман, — сказала мисс Лидгейт. Было очевидно, что этот ее жест был бессознательным — она явно сделала это искренне и ничуть не смутилась.

Либерман, прочистив горло, стал ей возражать и постепенно пришел в себя настолько, что смог закончить рассказ.

— Очень странно, доктор Либерман, что эти два убийства такие разные: одно тщательно продуманное и совершенное с большой хитростью и фантазией, а другое грубое и поразительно жестокое.

— Вполне возможно, — сказал Либерман, — что это была часть плана Брукмюллера. Может быть, он надеялся, что полиция подумает, что их совершили два разных человека и эти убийства не связаны между собой. Но, если честно, я так не думаю. Страх — это одна из самых важных эмоций человека. Он срывает всю хитроумную маскировку и возвращает человека к его истинной сущности. Брукмюллер боялся разоблачения, и, под влиянием паники, его настоящая, грубая и жестокая, натура легко вырвалась на свободу.

Похоже, мисс Лидгейт заинтересовала логика поведения Брукмюллера, и она попросила Либермана составить его краткий психологический портрет.

— Он хотел стать мэром Вены, но я подозреваю, что его амбиции шли еще дальше. Когда он разоткровенничался со мной на колесе обозрения, он заговорил о том, что империя разваливается, что ей необходима сильная рука. Я думаю, что он считал себя своего рода мессией. У немцев есть множество легенд и мифов, в которых наполовину сказочный герой всегда появляется, чтобы возвестить о приходе новой эры. Во время обыска в квартире Брукмюллера полиция обнаружила его гороскоп с комментариями, говорившими, что его рождение является не совсем обыкновенным. Фройляйн Лёвенштайн и господину Уберхорсту не повезло, потому что они оказались на его пути.

— И то же самое чуть было не случилось с вами, — многозначительно сказала мисс Лидгейт.

Либерман улыбнулся.

— Да, — ответил он. — Мне повезло, что я остался жив.

Взглянув на часы, Либерман понял, что он находится здесь уже на несколько часов дольше, чем планировал. Вечер перешел в ночь, и ему уже неприлично было оставаться наедине с мисс Лидгейт. Он встал, собираясь уходить. Амелия еще раз попросила его поблагодарить инспектора Райнхарда за подарок и проводила Либермана до двери. Они спускались по темной лестнице. Шуршание ее юбок позади него казалось чувственной музыкой — дразнящей и не дававшей ему покоя.

Либерман не стал искать экипаж. Ему хотелось пройтись пешком. Проходя мимо Йозефинума, он остановился полюбоваться на статую Гигиены. Высокая и недоступная, вечно кормящая огромного змея, спиралью завернувшегося вокруг ее руки, богиня смотрела на молодого доктора сверху вниз с царственным равнодушием.

Постепенно приходя в себя под действием прохладного ночного воздуха, Либерман прошел через Альзергрунд и спустился по Бергассе к Дунайскому каналу. Там он некоторое время стоял, пристально вглядываясь в темную воду, и в одиночестве наслаждался сигарой.

Придя домой, он все еще чувствовал какое-то беспокойство и уже собрался сыграть что-нибудь из Баха — что-нибудь простое, вроде двух- или трехголосной инвенции, — но потом вспомнил, что уже ночь. Музыку в Вене любили так сильно, что пришлось даже издать специальный указ, запрещающий играть на музыкальных инструментах после одиннадцати часов вечера. Ему надо было чем-то занять свой мозг.

От фортепиано Либерман перешел к письменному столу и включил электрическую настольную лампу. Вытащив несколько листков бумаги из нижнего ящика, он сел, заправил ручку чернилами и начал писать:

«В тот день была сильная буря. Я хорошо это помню, потому что мой отец, Мендель Либерман, предложил встретиться за чашкой кофе в „Империале“. У меня было сильное подозрение, что он что-то задумал…»