Читать книгу - "Под занавес - Ростислав Феодосьевич Самбук"

следующей неделе, посмотрим спектакль Веры, а потом поужинаем у меня.

Они проводили Владимира Гавриловича до трамвайной остановки, и Андрей ещё раз вспомнил, как садился в вагон парень в голубой рубашке, так странно похожий на Гриця.

V

Штех внимательно посмотрел на высокого белокурого парня в голубой рубашке, который подошёл к нему.

– Извините, вы ошиблись, – ответил так, как договаривались. – Моя фамилия Коструб.

Парень переложил из руки в руку газету, ничуть не смутившись под пытливым взглядом Штеха. Это понравилось Штеху: лучше иметь дело с волевыми людьми, нерешительные и легкомысленные сразу отпадали. Для того, что он задумал, нужны были исполнители твёрдые и жестокие, ловкие и сильные, которые бы не растерялись в трудную минуту и которых бы потом не мучили угрызения совести.

А на этого парня, кажется, можно положиться – отец Иосиф не подвёл его.

– Подожди меня у собора, – приказал Штех и, не оглядываясь, направился к большой иконе святого Николая. Поставил свечу и преклонил колено – не потому, что верил в бога, давно уже привык верить только своему разуму, интуиции и сообразительности, просто в глубине души был суеверен: в конце концов, почему бы не поставить свечу? Что такое свеча, тьфу, копеечное дело, а вдруг поможет?

Штех перекрестился и постоял немного, проникаясь молчаливой торжественностью собора.

Людей в эти предвечерние часы было мало, они передвигались бесшумно, только какая-то женщина у иконостаса бормотала молитвы. Пахло свечами и ладаном, этот запах всегда нравился Штеху, возвышал и как будто обновлял его. Он перекрестился ещё раз и вышел из собора, твёрдо веря, что фортуна не покинет его.

Гриць стоял неподалёку от металлического ограждения Митрополичьего сада.

Штех сделал парню знак, чтобы тот шёл за ним, и направился вниз к парку Костюшко. Здесь, в боковой тенистой аллее, выбрал пустую скамейку и сел посередине, хлопнув ладонью слева от себя, любил, чтобы собеседник, кем бы он ни был, другом или врагом, сидел слева, считая, что эта позиция невыгодна для нападения, – у него свободная правая рука, а это всегда даёт какое-то преимущество.

Когда Гриць устроился, Штех повернулся к нему вполоборота и спросил:

– Тебе позвонили или нашли?

– Куда должны были звонить? В общежитие?

– Кто передал приказ?

– Не знаю. Сказал, от отца Иосифа.

– Знаешь, кто я?

– Откуда же?

– Всё, что прикажу, нужно выполнять.

– Но ведь…

– Вот что, парень, ты о службе безопасности слышал?

– Почему не слышать?

– Твой дядя был куренным УПА, и ты должен знать, что мы делаем с непослушными!

– Знаю. Но кто вы и почему я должен выполнять ваши приказы?

– Пароль, который ты получил от отца Иосифа, и есть приказ. Но я не буду скрывать от тебя. Ты имеешь дело с функционером главного провода. – На всякий случай Штех не сказал, что занимает гораздо более высокую должность.

Гриць недоверчиво округлил глаза.

– Главного? – переспросил он уважительно.

– Да, парень, главного, и ради мелочей я бы не приезжал сюда.

– Так вы оттуда! – Гриць выпрямился на скамейке. Казалось, ещё секунда – и он вскочит и встанет по стойке смирно.

– Да, оттуда, и, если ты не глупый, должен понять: какая это честь – выполнять мои задания.

Гриць даже посветлел на лице: он слышал, что такое приказы главного руководства, – их выполняют только самые достойные.

– Надеюсь, что смогу быть полезным, – ответил он, сжав кулаки.

Последние годы во Львове научили Григория сдержанности, даже замкнутости, ведь ему приходилось ежедневно общаться с товарищами по бригаде, рабочими, которых он ненавидел всей душой. Всё это отразилось на характере парня: он улыбался инженерам и мастерам, пожимал руку бригадиру, но иногда среди весёлой беседы хмурился и замыкался в себе.

Товарищи уже привыкли к отшельничеству Григория, относились к нему как к немного причудливому чудаку, и это устраивало Жмудя. Правда, теперь он назывался не Грицем Жмудем. Кто-нибудь мог бы узнать о его участии в банде Коршуна, и Гриць в своё время принял самые решительные меры, чтобы навсегда откреститься от прошлого. Предпочитал придерживаться их, чтобы не выдать себя случайным словом, но сейчас следовало отвечать чётко и откровенно, потому что представитель главного руководства спросил прямо:

– Что делал после гибели дяди, да будет земля ему пухом? Славный был воин, и в нашей организации его уважали.

– Дядя хотел взять Острожаны. Это наше родное село, – объяснил Жмудь. – У них там был какой-то интерес, но нас встретили огнём, и только мне удалось спастись. Добрался до Львова, а под Львовом в Бродах жила моя тётя, вот и прибился к ней. Сестра матери. Сын у неё погиб, мой двоюродный брат Олекса Иванцив. В лесу на мину наткнулся, говорят, ничего не осталось. Я похож на Олексу, тётя и растаяла. Говорит: будешь сыном, о смерти Олексы в ЗАГС не сообщали... Ну, почему же отказываться? Документы взял и стал Олексой Иванцивым. А тетя, чтобы никто не узнал об этом, переехала в Бобрку.

– Неплохо, – прокомментировал Штех.

– Закончил во Львове ремесленное училище. Ну, а потом послали на завод.

– Олекса Иванцив… – задумчиво сказал Штех. – Но ты можешь встретиться со знакомыми или тётя кому-нибудь проболтается. Кто-то может поехать к ней, расспросить…

Гриць хитро улыбнулся.

– А я не такой глупый. Написал, что отец погиб на фронте, и это правда, у меня есть настоящая справка, а мать живёт в Залещиках на Тернопольщине. Кто будет проверять?

– Хорошо, – оценил ситуацию Штех. – Всё хорошо, и ты молодец! Хорошо придумал.

– И я считаю, хорошо, – расплылся в улыбке Гриць. – Я сирота, отец – фронтовик, погиб за Советы. Они это ценят, место в общежитии дали…

Штех выдержал паузу, подчёркивая важность того, что скажет. Доверительно положил Григорию руку на плечо – знал, какое впечатление это производит на мальчиков. Начал медленно, глядя Григорию прямо в глаза и стараясь вложить в каждое слово весомый смысл:

– Ты должен внести значительный вклад в дело нашего освободительного движения и, надеюсь, будешь гордиться тем, что выбор пал именно на тебя!

– Да, – ответил Гриць, даже не зная, о чём будет речь. Уже верил в своё высшее предназначение, кончики пальцев затекли от восторга, смотрел в тёмные, пронзительные глаза этого человека, который поверил ему и поручает то, что простому смертному