Читать книгу - "По ту сторону барьера - Иоанна Хмелевская"

Распрощавшись с гостями, я опять поспешила к своему секретеру и написала коротенькое письмецо Эвелине, уведомляя о моем завтрашнем к ней визите, ведь мы так и не успели обо всем поговорить. Я и не посоветовалась с ней, и ей не обо всем рассказала. Выслала казачка верхом с запиской, наказав возвращаться с ответом.

Сама же стала думать о Гастоне. Видать, брошенное Эвелиной зерно не засохло, пустило-таки ростки. Ну что я знала о современном Гастоне де Монпесаке? О том, из будущего, знала все. Разведен, теперь свободен, люблю его всей душой и лучшего мужа мне не встретить. А этот? Ладно, в Париже о нем ничего дурного не слышала, но он мог и скрывать свои похождения. Не был женат, но мог иметь кучу любовниц, а уж какую-нибудь куртизанку и содержать, прикипев к ней душой. И телом, молодым людям это свойственно. Возможно, и хотел теперь освободиться от былой зависимости после того, как познакомился со мной, а может, и не хотел. Ведь даже не заговорил о своем намерении жениться на мне, даже не намекнул, всю дорогу речь шла только о его чувствах, не о серьезных намерениях. Те он мог питать по отношению к мадемуазель де Русийон. Меня любил, это и слепой бы заметил, но надолго ли? Можно ли верить ему, как тому Гастону, которого я встретила через сто пятнадцать лет?

И как всегда, додумав до этих ста пятнадцати лет, почувствовала — хватит, иначе спячу.

Сидела я за обеденным столом и размышляла. Кажется, за столом была и панна Ходачкувна, тихо сидела как мышка. Кажется, я что-то ела, хотя мне жутко мешали стук и грохот, разносившиеся по всему дому — это обустраивали мою новую ванную комнату. Вот тоже последствия моего путешествия во времени.

Интересно, как бы я жила, не побывав в будущем? Теперь мне часто приходили в голову такие мысли. Если бы я не перескочила через проклятый барьер времени, если бы не покидала своего времени... ведь я бы была другой. Совсем другой. Что бы я знала о мире? Да совсем ничего, и кто знает, может быть, по своей дремучей отсталости клюнула бы на Армана Гийома, соблазненная его красотой и самоуверенностью, покоренная шокирующей смелостью поведения. Возможно, с ходу поверила бы сплетням о Гастоне.

Не замечала бы неудобств и недостатков жизни в собственном поместье, сидела бы сейчас в корсете под платьем — рубашка и нижняя юбка, на ногах — толстые чулки с подвязками, от которых ныли ноги. Не знала бы, как чудесно может измениться мое лицо от самой малости косметики.

Вспомнив о косметике, вскочила. Гастон вот-вот придет, а я еще не готова.

Еле успела навести марафет, как Винсент доложил о приезде Гастона. Я собиралась принять его в будуаре, как вдруг неожиданно для себя передумала: слишком уж интимно, однозначно, а во мне уже какое-то недоверие поселилось, что ли, сомнение какое-то... Надо же, неужели и на меня повлияли сплетни Армана Гийома, на меня, просвещенную женщину, побывавшую в будущем? Сердце просто сжималось при одной мысли, что это могло быть правдой, что у меня есть две соперницы — неведомая куртизанка парижская и мадемуазель де Русийон. И одновременно злость брала на себя — вот, оказывается, какая я отсталая баба, считаюсь с глупыми приличиями. Да сто лет пройдет и смогу принимать мужчину в любой из своих комнат, хоть в спальне, хоть в ванной, а тут, видите ли, будуар неприличен! Смех! И плевала бы я на все сплетни.

Гастон едва вошел — сразу почувствовал: во мне что-то изменилось. Совсем другой была я утром в лесу. Наверное, подумал, я теперь упрекаю себя за слишком вольное поведение на природе и напускной холодностью стараюсь его компенсировать. И сразу послушно поддался моему настроению, лишь пылкими взглядами говоря о великой любви ко мне, что меня окончательно добило. Как страшно, как невыносимо страшно хотелось мне, чтобы этот молодой человек был мой и только мой, чтобы не делиться им ни с какими куртизанками и невестами.

Эх, времена! Не могла я ему этого сказать прямо, неприлично, видите ли. А он считал неприличным делать мне предложение после каких-то трех дней знакомства.

И все равно я была счастлива уже от того, что могу глядеть на него, разговаривать с ним, и чуть было совсем не расслабилась, как вдруг он сам все испортил.

Гастон заговорил о своем отъезде в Париж. Поначалу до меня даже не дошло. Какой отъезд, какой Париж может быть, когда он так меня обожает целых три дня, а теперь вдруг собирается уезжать? Он что, ненормальный?!

Чего стоило мне не вспыхнуть, сдержать себя — один Господь знает. А он, опустив глаза, запинаясь, принялся говорить о важных делах, призывающих его туда, о том, что бросил все, чтобы мчаться ко мне, желая предупредить о грозящей мне опасности, а теперь надо мчаться обратно, улаживать свои дела.

И так мне эти его срочные дела хорошо укладывались в сплетни о куртизанке и мадемуазель де Русийон, что я даже мимо ушей пропустила заверения графа — он скоро вернется, очень скоро, съездит недели на две-три и поспешит сюда. Надеется, что здесь его будут ждать, надеется на теплый прием, и тогда он пробудет здесь столько, сколько понадобится, чтобы завоевать мое сердце.

Первой мыслью было — сердце! А руку?! Второй — ведь и то, и другое он уже получил в двадцатом веке, а вместе с сердцем и рукой и все остальное. Третьей — ведь я же сама опасалась, что из-за Гийома, настырно набивающегося мне в мужья, он не осмелится предложить мне свои руку и сердце. Тогда что же, стать его любовницей? Через сто лет — другое дело, но теперь?

И у меня непроизвольно вырвалось:

— Но ведь в октябре...

И я прикусила язык, да так, что вскрикнула от боли. Ну все, теперь есть не смогу!

А Гастон подхватил, не замечая моего конфуза:

— В октябре я наверняка уже буду здесь! А почему пани графиня заговорила об октябре? Какие-то неизвестные мне планы?

Если бы не горящий от боли язык, наверняка опять бы какую-нибудь глупость выпалила, вроде того, что очень даже ему известные планы, забыл, что ли, что мы собираемся пожениться? Наверняка ведь он мчался во Францию для того, чтоб как-то эти свои обременительные связи разорвать, как-то привести в порядок. Может, даже биться на шпагах или стреляться с отцом, а то и братом мадемуазель де Русийон.

Неловко ворочая языком, я нечленораздельно пробормотала что-то о том, что были у меня планы насчет поездки во Францию, да придется отказаться от них, дела требуют моего присутствия в Секерках.

Гастон предложил:

— Если пани графине надо что сделать в Париже, я охотно готов помочь.

Не стала я его ничем обременять, никакими поручениями, лишь пробормотала, что попытаюсь свои имущественные дела уладить с поверенным, подробно ему обо всем написав. И собравшись с духом, прибавила:

— Какая жалость, что и господин Гийом не уезжает. Боюсь я его и предпочла бы, чтобы его здесь не было.

Гастон опечалился еще больше.

— Признаюсь, и меня это тревожит, а мне и без того очень тяжело отсюда уезжать. Правда, я надеюсь, мне удастся в Париже добиться того, что ему тоже придется срочно туда мчаться, и пани графиня получит передышку. А здесь пани будет под защитой, иначе я просто не мог бы уехать, только это и утешает немного.