Читать книгу - "Книга воздуха и теней - Майкл Грубер"

— Клима?

— Да, он у нас гостит. В твоей бывшей комнате.

Патти посмотрела на мать, и та произнесла:

— Пожалуйста, не смотри меня взглядом полицейского, Патриция. Это почтенный польский джентльмен, он помогает нам расшифровывать письма. И, должна сказать, ты ведешь себя с братом чересчур подозрительно и даже несправедливо.

— Прекрасно. — Миссис Долан сдержала вздох. Нельзя встревать между Мэри Пег и ее «малышом», это вечно создавало проблемы. — Но если появляется некий сладкоречивый тип со свертком, где, по его словам, рукопись Шекспира, и хочет получить за нее десять тысяч верных денег…

— Ох, не говори глупостей! — почти одновременно воскликнули мать и сын, что получилось довольно забавно и отчасти сняло напряжение.

Семейный детектив заявила, что будет отслеживать развитие дела Булстроуда и держать их в курсе, если появится что-то новенькое.

Как только она ушла, Мэри Пег сказала:

— Пойду спрошу, не хочет ли Ради кофе. По-моему, он всю ночь не спал.

— Ради?

— Ох, занимайся лучше своими делами!

С этими словами Мэри Пег отправилась на кухню, оставив Крозетти размышлять над такими до сих пор не связанными между собой категориями, как «мать» и «роман». Он пошел на работу, где ему пришлось помалкивать о своей осведомленности касательно Булстроуда и недавних событиях. Сидни Глейзер нудил о том, как потрясает убийство хорошо известного тебе человека, и о том, что все случившееся является еще одним подтверждением падения этого города и всей западной цивилизации. Когда Крозетти вечером вернулся домой, в лицо ему ударил аромат тушеного мяса. Его мать и Радислав Клим пили на кухне херес и смеялись. Мать не сидела у поляка на коленях, но Крозетти не удивился бы, если бы было именно так — учитывая общую атмосферу, сформированную не только паром, что поднимался над кастрюлей.

— Привет, дорогой, — весело приветствовала сына Мэри Пег. — Хочешь хереса?

До сих пор Крозетти ни разу не встречали так по возвращении домой. Он посмотрел на мать и пришел к выводу, что она помолодела лет на десять. Два ярких красных пятна пылали у нее на щеках, во взгляде ощущалась какая-то нервозность, будто она снова стала девушкой и болтала с парнем на крыльце, зная, что отец бродит где-то поблизости. Клим встал, протянул руку, и Крозетти пожал ее. У него возникло чувство, что это кино; но не то, какое ему когда-либо приходилось или хотелось смотреть, а один из семейных фарсов, где одинокая мамочка влюбляется в неподходящего человека, а милые детки плетут интриги с целью порушить их роман, но потом обнаруживают…

Он пытался справиться с чувством охватившей его неловкости, когда Мэри Пег сказала голосом гостеприимной хозяйки, с нехарактерной для нее живостью:

— Я только что рассказывала Ради о твоем интересе к польским фильмам. Ему много о них известно.

— Вот как, — вежливо ответил Крозетти.

Он пошел в ту часть кухни, где на углу кухонной стойки стоял кувшин красного вина, и налил себе полный стакан.

— Вообще-то это не совсем точно, — сказал Клим. — Я всего лишь любитель. Конечно, чтобы получать удовольствие, мне не нужны титры в нижней части экрана.

— А-а… И какие именно польские фильмы вам нравятся?

— О, недавно я получил большое удовольствие от Занусси.[64]Очень замечательно, хотя слишком католическая… как это говорится? Проповедь?

— Прозелитизм.

— Да, оно самое. Это слишком кричаще, слишком… как это по-вашему… очевидно для меня. Конечно, Кесьлевский сделал бы то же самое гораздо тоньше. Он часто говорит: то, что нас не ударила по голове церковь, так же плохо, как и то, что нас ударил по голове коммунизм. Вполне достаточно иметь нравственное кино и вовсе не обязательно кричать об этом. Как, например, в «Три цвета» и «Декалоге».[65]

— Постойте-ка, вы что, знакомы с Кесьлевским?

— О да. У нас очень маленькая страна, и в Варшаве мы были соседями, и я всего на несколько лет старше. Гоняли мяч на улице и все такое прочее. Позже я смог оказать ему кое-какие услуги.

— Вы имеете в виду, в фильмах?

— Не напрямую. Меня приставили шпионить за ним, поскольку мы были знакомы. Вижу, вы шокированы. Ну, это правда. Все тогда шпионили, и за всеми шпионили. Сам Лех Валенса одно время был агентом. Лучшее, на что можно было надеяться, это что тебе попадется сочувствующий шпион, который будет докладывать лишь о том, что, по твоему мнению, властям следует знать. Именно таким я и стал для Кшиштофа.

После этого на протяжении двадцати минут они увлеченно говорили о польских фильмах, неизменно приводивших Крозетти в восторг, и он узнал наконец, как правильно произносятся имена режиссеров и названия фильмов, которым поклонялся годами. Разговор снова вернулся к великому Занусси, и Клим заметил между делом:

— Я снимался в одном из его фильмов, знаете ли.

— Шутите!

— Никаких шуток. В «Рабочих» в семьдесят первом году. Я участвовал в массовке, был одним из молодых полицейских, противников рабочего движения. Совершенно безумное время, и оно, мне кажется, очень напоминает время этого вашего Брейсгедла. Должен сказать, я добился некоторого прогресса с его шифром.

— Вы взломали его?

— Увы, нет. Но я идентифицировал его тип. Чрезвычайно интересный для классического шифра. По-моему, даже уникальный. Показать? Или потом, после превосходного ужина вашей матери?

— Ох, пожалуйста, покажите, — вмешалась Мэри Пег. — Мне еще надо нарезать салат, а мясо уже почти готово.

Как обычно сдержанно поклонившись, Клим вышел. Крозетти тут же поймал взгляд матери и закатил глаза.

— Что такое? — с вызовом спросила она.

— Ничего. Просто как-то слишком быстро. Мы жили себе поживали и вдруг — бац! — угодили в польское кино.

Мэри Пег отмахнулась от него.

— Ох, перестань! Он милый человек и много перенес: жена умерла, он сидел в тюрьме. Фанни не один год уговаривала меня встретиться с ним. Он тебе понравился, правда?

— Ну да. Хотя, очевидно, не так сильно, как тебе. Итак, вы уже?..

Он потер ладони друг о друга. Она схватила деревянную ложку и треснула его по голове.

— Следи за словами, парень. А то вот возьму и вымою тебе рот с мылом, как прежде.

И оба громко расхохотались.

Как раз в этот момент вернулся Клим вместе с толстой пачкой распечатанных листков, густо покрытых строчками текста, и блокнотом, исписанным аккуратным европейским почерком. Клим сел рядом с Крозетти и вежливо улыбнулся.