Читать книгу - "Призрак Небесного Иерусалима - Дарья Дезомбре"

– И еще. Сегодня с утра я перелопатил кучу дел жертв Мытаря. Как ты думаешь, что я там искал? Я пытался нащупать сцепку: как преступник знакомился со своими «грешниками»? Я еще сомневался, кого подозревать – босса или Катышева? Оба неплохо подходили. И вот что я выяснил: все жертвы так или иначе пересекались с системой правосудия, даже тот мелкий болтун с Берсеневской набережной! – Они проехали мимо надписи «Деревня НАРИНО».

– Сейчас направо, – глухо сказала Маша. Андрей кивнул, развернулся и сбавил скорость.

– И знаешь, когда я понял, что иду по верному следу?

Маша молча продолжала смотреть на деревенскую улицу.

– Я вспомнил, как ездил в деревню к Ельнику. У него на подхвате работал деревенский идиот: он не видел убийцу, только его машину. Но он сказал одну фразу, на которую я тогда не обратил внимания. В день убийства Ельник отослал его со словами, что приехал его друг, очень важный человек, которому он по гроб жизни обязан… Теперь вспомни, Маша, кто был обвинителем на последнем процессе Ельника. Обвинителем, которому якобы не хватило улик?!

Они медленно подъехали к самым последним домикам на главной улице, и Андрей остановился, приглушил мотор. Маша повернула к нему лицо с по-детски упрямо выпяченным подбородком:

– Я все равно не верю, Андрей! Ник Ник был лучшим другом моего отца, он очень любил мою маму… – И тут она замолчала, рывком открыла дверь машины. Посмотрела на него: – А если это все-таки Анютин?

Андрей пожал плечами:

– Я думал об этом. И кое-что проверил. Это не мог быть Анютин. Незнакомец позвонил в съемную квартиру к твоему отчиму в четыре часа – это был его обычный… ммм… график свиданий. А Анютин в это время находился на работе. И оставался там до восьми. Это не стопроцентная гарантия, согласен. Поэтому я ничего и не сказал шефу о наших планах. Во-первых, возможна утечка информации. Во-вторых, у нас нет времени на тщательную проверку деталей и алиби.

Они пошли по опушке леса, где земля была скользкой от слоя опавших листьев, мох пружинил под ногами. Андрей взял Машу за руку, чтобы она не поскользнулась. Рука у Маши была вялой, но лицо уже сосредоточенным, собранным. Маша Каравай включила свой мозг, и Андрей обрадовался: он знал, что активная работа ума отвлечет ее от прочих тягостных дум. Вдруг Маша остановилась – напротив, в лохмотьях старой краски, стоял глухой деревянный забор.

– Это она… – прошептала Маша. – Дача Ник Ника. Калитка должна быть справа.

Они осторожно обошли дом – все было тихо. Последние дни так похолодало, что дачники убрались обратно в мегаполис, а местных тут особо и не было. Только где-то, за дальними домами, поднимался дымок от чьей-то печки. Андрей толкнул плечом запертую калитку, но Маша просунула тонкую руку между забором и калиткой и отодвинула щеколду с той стороны. Повернулась к Андрею, все такая же бледная, сосредоточенная:

– Он сказал: «Открой. Это я». Помнишь?

– Помню, – кивнул Андрей. – Анютин не был знаком с твоим отчимом, а Ник Ник – да. Убийца спустился с верхнего этажа и позвонил в дверь. И когда твой отчим спросил: «Кто там?» – убийце даже не нужно было называть свое имя – его и так узнали.

Маша сглотнула:

– Их нет на даче. Я видела сегодня жену Катышева. В больнице. Она… пришла проведать маму. И у нее синяк на руке. – Она тряхнула головой: – Я знаю, маньякам свойственно бытовое насилие в семье, но, может, это она просто ударилась? Может, это все-таки не он, а Анютин? Понимаешь, – она умоляюще на него посмотрела, – Ник Ник никогда не был религиозен. Я бы знала!

Андрею стало ее ужасно жалко.

– Хочешь, – сказал он, – ты посидишь на крыльце?

– Мы не имеем права нарушать неприкосновенность жилища… – начала Маша, но Андрей подошел к двери, поднял руку, как фокусник выудил с резного изгиба на крыше крылечка ключ, в один сухой поворот отпер дверь.

Дверь со скрипом отворилась, и Маша вошла за Андреем в дом. Первое, что она увидела, – была иконка: в красном, как и положено, углу. Маша вздрогнула – и обменялась взглядом с Андреем, который, слава богу, промолчал. Но чем больше она оглядывалась по сторонам, тем ближе, сильнее подступали к сердцу воспоминания детских, еще не отравленных смертью отца, лет. Вот за этим самым столом они сидели все вместе после традиционных осенних слетов по сбору грибов и чистили их, каждый хвалясь своей добычей. А Ирина учила Машу нанизывать кусочки боровиков на крепкую белую нить, чтобы потом развешивать елочными гирляндами вокруг круглой, выкрашенной в серебрянку, печи. А на этой веранде Ник Ник и мама в четыре руки мыли после обеда посуду в тазике, и мама хохотала, а папа вытягивал ноги в старом кресле-качалке и беседовал с Ириной, которая всегда рукодельничала: то штопала, то вязала, а иногда беспокойно прислушивалась к заливистому смеху на кухне, которого Федор, казалось, просто не замечал. Воспоминания были такими живыми, что Маша будто уже и забыла, зачем сюда пришла: смотрела на сложенные гармошкой древние раскладушки, прислоненные к стене на веранде, проводила рукой по облупившемуся лаку старого буфета, в буфете стояли доставшиеся еще, наверное, от родителей Ирины фарфоровые статуэтки – мальчик с санками, девочка с лыжами. Ей казалось, она даже помнит, как Ирина говорила, что привязана к этим хрупким мещанским прелестям, пусть это и китч. Конечно, мама этого не понимала…

Громкий скрежет вырвал ее из воспоминаний: это Андрей передвинул тяжелый стол, приподнял веселый коврик, сшитый из разноцветных полос: под ним был люк в погреб. Маша кивнула: она помнила этот погреб – девочкой помогала Ирине относить туда заготовки с грибами и вареньем. Они сошли вниз: в погребе пахло плесенью и запустением. Маша наткнулась на пустую банку, и та с грохотом укатилась в темноту. Щелкнул выключатель – и весь подвал осветился мутным, чахоточным светом: с потолка спускалась на витом шнуре одна-единственная пыльная лампочка. По стенам стояли стеллажи, когда-то, во времена ее детства, заполненные припасами на зиму, мешками с картошкой и яблоками. Сейчас полки тускло отсвечивали боками пустых, покрытых пылью больших банок. Банки стояли не сплошняком, отчего их ряды напоминали челюсти с выбитыми зубами, а сам погреб – давно закрытую лавку то ли аптекаря, то ли алхимика.

– Мне казалось, – сказала Маша, и голос ее прозвучал странным эхом в пространстве, отданном на откуп запустению и пыли. – Я была уверена, что погреб больше.

– В детстве все кажется огромным, – меланхолично ответил Андрей.

– Интересно, почему жена Ник Ника забросила садоводство? – Она задумчиво провела пальцем по пыльной банке. – У нее к этим соленьям с вареньями была такая страсть! Знаешь, они же бездетны…

– Тсс! – приказал ей Андрей.

Он начал простукивать стеллаж, а потом повернулся к Маше:

– Ты права: тут дело не в детском искажении пространства. Этот подвал действительно намного больше. Ну-ка, помоги мне. – И они в четыре руки начали снимать банки с полок. Когда стеллаж полностью освободился от тары, Андрей тихо подтолкнул его в одну, потом в другую сторону. И тот вдруг со скрипом поддался и медленно отъехал: в проеме открылась еще одна часть подвала. Из густой темноты лампочка выгадывала только несколько сантиметров каменного пола.