Читать книгу - "Бюро темных дел - Эрик Фуасье"

новых, ранее неведомых ему чувств, не мог ни подавить их, ни внятно выразить, поэтому воспользовался первым же надуманным предлогом, чтобы сжечь все мосты. Ведь он даже не был до конца уверен, что в его потайной комнате действительно кто-то побывал. Ему показалось, всего лишь показалось, что некоторые его вещи лежали не совсем на своих местах. Может ли он подписаться под этим сейчас? Накануне дуэли он так нервничал, что мог сам переложить документы на столе, не отдавая себе в том отчета, – к примеру, когда несколько часов провел в потайной комнате, колдуя над замками на ящике с дуэльными пистолетами. Да, сейчас, когда Валантен пытался спокойно выстроить в голове события того вечера, ему представлялось уже почти бесспорным, что именно так все и было. В любом случае, Видок его совершенно успокоил по поводу нравственных принципов Аглаэ. И это он, Валантен, повел себя с ней как последний предатель и грубиян.

Решив искупить свою вину, если, конечно, еще было не поздно это сделать, молодой человек попросил официанта принести ему чистый лист бумаги и письменный прибор. Дрожащей рукой он в спешке набросал записку, сообщив Аглаэ, что, к его величайшему сожалению, упустил возможность увидеть ее в новой роли – обстоятельства непреодолимой силы, дескать, помешали ему в последний момент явиться на премьеру в театр, но таковы уж, увы и ах, издержки его профессии… Попутно он выразил надежду, что Аглаэ не таит на него обиду, и заверил, что непременно побывает на одном из ее ближайших спектаклей.

Когда письмо было готово, он сложил лист бумаги и подозвал парнишку – тощего взлохмаченного шалопая лет двенадцати с шустрым любопытным взглядом, – который убивал время, глазея, как клиенты за соседним столиком играют в кости. Валантен дал ему двухфранковую монету и попросил отнести послание в театр мадам Саки. На всякий случай он пообещал еще два франка, если парнишка управится со своей задачей быстро и вернется до трех часов. После этого, поскольку он с утра ничего не ел и алкоголь уже начинал кружить голову, инспектор заказал себе полноценный обед.

Спустя два часа, когда Валантен покидал кафе, на сердце у него стало заметно легче, а желудок приятно потяжелел. Оставалось чем-то себя занять до вечера. Фланшар запретил ему до новых распоряжений приближаться к главным фигурантам дела. Комиссар заявил, что, во-первых, нельзя их ненароком вспугнуть раньше времени, а во-вторых, ему надо было заручиться поддержкой начальства и удостовериться, что префект полиции прикроет своих подчиненных, если им дадут добро вплотную заняться виконтом де Шампаньяком. Обреченный на бездействие, инспектор приготовился к тому, что день будет долгим. Шагая по улице Фур, он увидел проезжавший мимо катафалк и в конце концов решил направить свои стопы к Южному кладбищу[66].

Когда он подходил к некрополю, зарядил дождь, мелкий, но густой и настырный. Погода опять соответствовала обстоятельствам. Новое кладбище, открытое в 1824 году, пока еще казалось загородным парком: здесь раскинулись широкие лужайки, размеченные купами деревьев, а сторожка была оборудована в одной из старых мукомолен Парнасского холма. Надгробий пока еще было мало, и все они разместились в северной части кладбища, как будто мертвые стеснялись дать себе волю и занять территорию, слишком прекрасную для них.

Валантен дошел по главной аллее до могучего ясеня, который и сейчас, лишенный густой кроны, не потерял своего величия. Под этим ясенем стоял могильный камень – стела из белого мрамора, украшенная замысловатым орнаментом естественно-научной тематики. Просвещенный взгляд легко различил бы среди элементов орнамента компас, угломер и бесчисленные химические символы из «Таблицы веществ по их взаимному сродству», составленной в 1718 году для Академии наук аптекарем Этьеном-Франсуа Жоффруа[67]: «кислотные спирты», «королёк антимония», «витриоловая кислота», «уксусный спирт», «абсорбирующая земля»… Кроме того, всю поверхность стелы опоясывали сто сорок первых знаков десятичного разложения числа пи, вычисленных словенским математиком Юрием Вегой в 1789 году. Сама надгробная надпись поражала своей лаконичностью.

Всего лишь два имени и четыре даты:

Кларисса Верн, 1780–1802

Гиацинт Верн, 1774–1826

Взгляд Валантена упал на эту надпись, и тотчас ожили воспоминания. Всякий раз, когда он приходил сюда побыть в тишине, собраться с мыслями, перед его глазами вставал один и тот же образ из прошлого. Всегда один и тот же: улыбающееся лицо мужчины, вереницами отражений разлетающееся до бесконечности во мраке. Красивое лицо, обрамленное белоснежными волосами, хотя мужчина был вовсе не стар – во цвете лет. Он протягивал руку, приглашая пойти с ним, – протягивал осторожно, деликатно, словно боялся вспугнуть маленького заплутавшего зверька. Эта ласковая улыбка и жест, преисполненный сострадания, стали самыми ранними его воспоминаниями об отце. Валантену тогда было лет двенадцать.

Впоследствии мальчик открыл в этом человеке, одиноком и обычно немногословном родителе, кладезь терпения и доброты. Никому не доверив заботу о воспитании ума единственного сына, Гиацинт Верн сам занялся его образованием. Он передал ему свою веру во всесилие разума и безмерную любовь к наукам. Через несколько лет, когда мальчишки-подростки, его сверстники, уже увлекались книгами о ратных подвигах и переживали первые любовные волнения, юный Валантен дни напролет проводил за чтением статей из «Энциклопедии»[68] или за изучением трудов Ньютона и Лавуазье. Потом случился тот эпизод с запретной отцовской комнатой, где мальчик нашел портрет Клариссы Верн – жены Гиацинта, очень молодой женщины, которая умерла в родах много лет назад. После этого безутешный вдовец решил, что его сын должен начать потихоньку открывать для себя внешний мир. С пятнадцати до девятнадцати лет Валантен делил все свое время между апартаментами отца и научными штудиями в лаборатории Жозефа Пеллетье, счастливый оттого, что может внести скромный вклад в исследования прославленного ученого.

Все эти годы Гиацинт Верн опекал его неустанно. Возможно даже, он окружил его чрезмерной заботой, любовью и нежностью, стараясь таким образом восполнить ему отсутствие матери. Порой Гиацинт уезжал из города – ненадолго, всего на несколько дней, и не более двух раз в год: престарелая кузина, жившая одна в провинции, требовала внимания. Каждый раз Валантен чувствовал, что такие вынужденные отлучки для отца как нож острый. Гиацинт оставлял сына на попечение своей единственной служанки Эрнестины и не покидал их обоих без многословных наставлений о благоразумии и всяческой осторожности. Зато его возвращение всякий раз становилось настоящим праздником, и он никогда не забывал привезти для сына подарок. Однако здоровье родственницы, видимо, ухудшалось и очень его тревожило, поскольку, взрослея, Валантен все чаще замечал, что отец возвращается из своих путешествий в провинцию удрученным и бесконечно печальным.