Читать книгу - "Сварить медведя - Микаель Ниеми"

– Юсси учится писать, – спокойно пояснил прост.

– Писать он, может, и научится, а вот прочитать, что он накорябал… – Исправник скомкал бумажку и бросил в угол.

Я постарался изобразить услужливую мину, на полусогнутых ногах подошел и поднял бумажный шарик. А выходя, расправил и сунул в карман. Исправник Браге не умел читать по-саамски.

43

Не успели мы вернуться в усадьбу, как прост позвал меня к себе в кабинет. Закрыл дверь и с таинственным видом помахал: подойди к столу. Посадил на табуретку, такую низкую, что столешница оказалась на уровне груди. Очень осторожно развернул сложенный вчетверо листок бумаги – внутри несколько стружек.

– Что это?

Я прекрасно знал, что это.

– Карандаш чинили. Мы это нашли в лесу, где пытались изнасиловать Юлину.

– Правильно, Юсси. Около старого пня. Там, где по нашей теории прятался насильник. А теперь взгляни сюда.

Он достал из кармана карандаш и начал его точить. На бумагу одна за другой упали несколько стружек.

– Очень похожи.

– Смотри внимательней. – Он протянул мне лупу на резной ручке.

Я задержал дыхание, чтобы не сдуть крошечные деревянные чешуйки.

– Будто с того же карандаша.

– Мне тоже так кажется. С того же или с такого же. И… ты, надеюсь, помнишь, что в лавке у Хенрикссона таких карандашей не было.

– Да. То есть нет, конечно. Не было.

– Этот карандаш я взял у художника, когда он работал над портретом. Вышел на минутку, и я…

– То есть… вы его сперли, учитель?

– Скажем так, – прост улыбнулся, – не спер, а позаимствовал для изучения.

– И что это значит? Что на женщин нападал Нильс Густаф?

– Ну, вообще-то, я давно его подозревал. Помнишь следы сапожной мази на юбке Юлины? Его сапоги смазаны тем же гуталином. У него было достаточно разных ядов, чтобы отравить сто собак, а не только собачку Элиаса Иливайнио. Подозревал, но все же сомневался.

– Почему?

– Психология, Юсси. Психология Нильса Густафа. Он очень охотно говорил о женщинах. Обожал женщин, но и презирал. Говорил свысока. Он из тех, кто не может смириться с отказом… но он-то как раз был уверен, что отказа не последует. Говорил, что любое «нет» в конечном счете означает «да», только придает этому «да» пикантности. В таком случае, зачем ему прятаться, а потом пытаться изнасиловать? Если все равно последует «да»?

– А кому еще могло прийти в голову рисовать в лесу? Может, это его другая сторона, может, в нем жил насильник и убийца, в этом Нильсе Густафе?

– Всякое бывает, Юсси. Может, и в нас тоже… никому не дано проникнуть в бездны души человеческой. Но если ты помнишь… я воспользовался случаем и внимательно осмотрел торс. Никаких шрамов, никаких полузаживших колющих ран. На Юлину напал не он. Доставай-ка, Юсси, свою абракадабру, как выразился исправник, и прочитай, что у художника было на столе.

– Два пустых бокала со следами коньяка. Бутылка коньяка. Полная на треть, не больше, остальное выпито. Тетрадь, блокнот с квитанциями.

– Стоп! Что за тетрадь?

– Записи. Заказы на портреты. Кто заказал, о каком гонораре договорились.

– Нет, Юсси. Долой банальности, это и так ясно. А ты обратил внимание, что один лист в конце вырван?

– Разве?

– Ты же помнишь эскиз на мольберте? Представь – к нему приходит человек. Хочу, мол, заказать портрет. Заказ занесен в тетрадь, подписан обоими, задаток выплачен, положен в тайник, на столе появляется коньяк – сделку полагается обмыть.

– Значит, на вырванной странице…

– Совершенно верно. Там было записано имя посетителя. И посетитель страницу эту вырвал. Перед тем как уйти.

– Зачем?

– Юсси! Неужели не ясно? Затем, что собирался убить художника.

– Но почему учитель не рассказал все исправнику?

– Я пытался, Юсси. Пытался. Но… Короче, на тетрадь и блокнот с квитанциями я хотел бы взглянуть повнимательнее.

– Зачем?

– Затем, что при письме на следующей странице остается след. Мы же надавливаем на карандаш, когда пишем… Погоди, я тебе покажу.

Он взял два листа бумаги, положил один на другой, написал что-то, спрятал и протянул мне листок, который лежал снизу. Там ничего не было.

– Затушуй карандашом. Только осторожно, сильно не жми.

Я нашел лучше способ: соскреб с карандаша немножко графита и начал растирать пальцем. Палец почернел, а на бумаге начали проступать следы букв.

– Думаю, в тетрадке осталось имя убийцы.

– А дверь? Как вы объясните закрытую изнутри дверь?

Прост опустил голову и задумался. Нос мелко задрожал, в ноздрях заблестела влага. Он сразу стал похож на собаку, учуявшую запах дичи. Взгляд тревожный, брови сведены, из них торчат отдельные жесткие волоски, как у многих пожилых людей. Мне показалось, что учитель погрузился во мрак, в темный лес, где на каждом шагу подстерегают опасности, и мне захотелось спасти его, пока не поздно. Схватить за рукав, вытащить на свет, растолкать, дать понять, что он не в лесу, а в своем же рабочем кабинете.

И вообще… зря он это. Хорошим не кончится. Есть силы, которые лучше не тревожить.

Все это пронеслось у меня в голове, пока я разбирал еле заметные слова на сером от графита листе.

Теперь будем брать медведя.

Он повернулся ко мне. Лицо его было так весело и спокойно, что я застеснялся своего порыва.

А он поднял руку и погладил меня по голове. Как сына.

44

Я то и дело перечитываю одну книгу. Имя главного героя – Карл. Человек, живущий в грехе, пьяница и вор. Мать рыдает и пытается наставить его на путь истинный, брат дает ему деньги взаймы, он все пропивает и проигрывает в карты, а про то, чтобы отдать долг, и речь не заходит. Карл уже занес ногу над бездной, остался последний шаг. И вот происходит неизбежное. Его жестоко избивают за карточные долги, отбирают всю одежду и оставляют лежать голым и израненным в канаве. Он не может встать и чувствует, как его сковывает холод, как жизнь неотвратимо просачивается сквозь раны.

И вдруг слышит голос. Он поднимает глаза и видит девочку-нищенку. Все, что у нее есть, – холщовый мешок с сеном. Она заботливо укрывает замерзающего Карла, становится на колени и молится за него, умоляет Господа залечить раны погибающего. И – о, чудо! – кровотечение прекращается. Подошедший полицейский помогает нищенке поднять несчастного, и они отвозят беднягу в странноприимный дом, где его укладывают в постель и начинают лечить.

Он постепенно выздоравливает и начинает всех расспрашивать – кто же была эта девочка, спасшая ему жизнь? Но никто ничего не знает. Мало того – никто ее не видел. Тогда он идет в город, чтобы попробовать ее найти. Спрашивает каждого встречного-поперечного, описывает, как она выглядит. Ее нигде нет, и он понимает, что ему никогда не удастся поблагодарить эту девочку, поделившуюся с ним последним, девочку, спасшую ему жизнь. В отчаянии падает он на землю, и тогда с ним происходит чудесное превращение: он наконец находит путь к спасению и всю свою долгую жизнь посвящает помощи нищим и обездоленным.