Читать книгу - "Оживший покойник - Анатолий Леонов"

Отец Феона в новом, «с иголочки» монашеском одеянии замер посередине царских палат, опустив глаза в пол и хмурясь, точно предстоящий разговор с царем был ему в тягость. Сам Михаил стоял к нему спиной и задумчиво смотрел в открытое окно на заходящее солнце. Его лицо выглядело угрюмым и озабоченным. Была ли тому виной серая дождевая туча, нависшая над городом и бросившая свою сумеречную тень на царское чело, или все же причина была в самих мыслях, одолевавших молодого государя, понять было невозможно. Царь смотрел в окно и просто молчал. Молчал и Феона. Наконец Михаил повернулся к монаху.

– Что надумал, Григорий Федорович? Может, все же вернешься? Дам тебе Земский приказ, будешь с учеником своим, Степкой Проестевым, вдвоем порядок на Руси наводить. Он молодой, горячий, ему твой опыт еще прожить надо, и то если сможет!

Михаил с надеждой посмотрел на Феону. Феона неловко закашлялся, разгладил седеющую бороду и, потупив глаза, тихо произнес, осторожно подбирая нужные слова:

– Стар я, царь-батюшка, для дел государственных, да и устал душой от суеты этого мира. Видать, горя людского наелся по самое горло. Ничего более не хочу.

Видимо, царь ожидал подобный ответ от монаха, поэтому тут же сделал другое предложение:

– Ладно, может, тогда в Чудов монастырь перейдешь? Там как раз книжный хранитель нужен. Будешь в Москве, в Кремле и при книгах!

Феона смущенно улыбнулся, прямо и честно глядя в глаза царю.

– Заманчиво, конечно, государь, но позволь я откажусь. Отпусти меня домой, в обитель. Там хорошо. Там моя душа на месте.

Михаил прикусил нижнюю губу, нахмурился и опять подошел к окну.

– Что же, ты сам решил. Больше я тебя не держу, – холодно произнес он и отвернулся.

Феона в пояс поклонился царской спине и пошел к выходу. Он уже открыл дверь, когда Михаил, не оборачиваясь, спросил его:

– Скажи, Григорий Федорович, зачем Салтыков затеял это душегубство? Что им двигало? Неужели просто любовь?

– Все может быть, – ответил Феона. – Разве не знаешь, государь, любовь лишает человека разума…

Михаил резко повернулся и пристально посмотрел на монаха. Ни один мускул не дрогнул на лице Феоны. Он выдержал этот пронзительный взгляд водянистых глаз, еще раз поклонился царю и вышел из комнаты, закрыв за собою дверь.

Рано утром у Покровских ворот Нового города стояла телега, запряженная вислобрюхим деревенским савраской. В телеге, расслабленно откинувшись на высокую спинку кузова, сидел Маврикий и с наивным восторгом, открыв рот, смотрел в чистое небо, где прямо над ним в безоблачной выси парил большой орел. Недалеко от телеги, на площади перед церковью Дмитрия Солунского, отец Феона прощался с четой Морозовых. Худой и бледный как мел Глеб едва держался на ногах, опираясь на деревянный костыль. Под мышку его поддерживала счастливая Авдотья, не отходившая от мужа ни на шаг, с тех пор как мазь кудесницы Меланьи вернула Глеба к жизни. Молодых людей переполняли чувства, которые они просто не знали как выразить, чтобы показать своему спасителю всю безмерность их благодарности. Их глаза светились восторгом, граничащим с благоговейным поклонением.

– Так, наверное, рождались библейские пророки, – озорно подумал Феона и тут же одернул себя за язык.

– Отче, – взволнованно прохрипел Глеб. – Добрый отче! Все, что у нас есть… все, что у нас будет… только скажите…

Отец Феона не дал Глебу договорить. Улыбаясь, он положил свои ладони им на головы и сказал на прощание:

– Дети мои, не надо лишних слов. Живите и радуйтесь. А коль вспомните меня иной раз добрым словом, то и мне радостно будет…

Полдня спустя по хорошо накатанной дороге от Судиславля до Макарьева деревенская лошадка везла скрипучую телегу с тремя седоками. Старый возница из монастырских работников тихо ворчал на облучке, что надо было оставаться в Судиславле, а не тащиться на ночь глядя в дорогу. Теперь, мол, в лучшем случае до Сорожа добраться, а в худшем в лесу ночевать.

Феона не слушал ворчания старого трудника. Рядом с ним, свернувшись калачиком, спал сном праведника послушник Маврикий. В небе над ним парил круг за кругом большой орел. А день был добрый и обещал хорошее продолжение. Отец Феона откинулся на охапку сена, положенного на дно телеги, сладко потянулся до хруста в суставах и тихо запел старинный церковный распев. И понесся он над лесом и рекой в синее небо, в заоблачные выси, туда, где никто не бывал. Куда долетали только птицы и песни.