Читать книгу - "Гордиев узел - Бернхард Шлинк"

В Кадене они вернулись только утром в понедельник. Конференция закончилась в пятницу, они поехали в Сен-Латье, поужинали и переночевали в дешевом отеле «Lièvre Amoureux»,[11]проспали до позднего утра, потом нашли в мишленовском гиде гостиницу «Les Hospitaliers»[12]в Ле-Поэ-Лавале, тоже однозвездочную, и переночевали там. Последнюю ночь они провели под открытым небом вблизи Руссильона. Им не захотелось уезжать после пикника: вечер был теплым, небо усыпано звездами, и они проспали до рассвета, прижавшись друг к другу под пледами, которые Франсуаза возила с собой в машине. До Кадене им оставалось два часа езды. Светило солнце, воздух был прозрачен, а дорога — пуста. В маленьких городишках, через которые они проезжали, на витринах магазинчиков поднимались ставни, двери баров и булочных уже были открыты, жители несли домой багеты. Георг вел машину, рука Франсуазы лежала у него на бедре. Он долго молчал, потом спросил:

— Ты переедешь ко мне?

Он наслаждался радостным предвкушением своего вопроса и ее ответа, он знал, что она скажет «да», что между ними полная гармония. И вообще вся его жизнь вновь вернулась в состояние гармонии.

На конференции все сложилось наиблагоприятнейшим образом. Он вел себя свободно и непринужденно, поражал собеседников интересными вопросами и остроумными ответами, раздавал не только булнаковские визитные карточки, но и свои собственные, и один адвокат из Монтелимара, специализировавшийся на лизинге компьютерного оборудования и ответственности за программное обеспечение, пожелал «остаться с ним на связи» на случай немецко-французских тем. Представитель «Ксерокса» удивился, услышав название только что переведенного им справочника:

— Его же перевели еще год назад!

Плевать, это не его проблема. Главное, что в кармане пиджака — булнаковский конверт с шестью тысячами франков, а рядом сидит Франсуаза. Во вторую ночь, с четверга на пятницу, он сжег все мосты, отбросил всю осторожность и предусмотрительность. «Пусть это будет всего лишь одна ночь или несколько дней, — думал он, — пусть! Я принимаю это и постараюсь не влюбиться и не пропасть».

Ночью, проснувшись, он прошлепал в ванную, уселся на стульчак и, подперев голову руками, вдруг задумался и загрустил. Пришла Франсуаза, встала рядом, он прижался головой к ее голому бедру, и она стала гладить его волосы, а потом вдруг сказала «Георг» вместо «Жорж». Правда, это прозвучало немного неуклюже, но в груди у него потеплело. Он говорил ей, что родители, и сестра, и школьные и университетские друзья звали его Георгом, пока он после своей адвокатской практики во Франции не превратился в Жоржа. Он вообще много рассказывал ей о своем детстве, о школьной и университетской жизни, о женитьбе на Штеффи и о жизни с Ханной. Ей было интересно все. То, что сама она не много рассказывала о себе, его не смущало. Значит, она просто тихая и скромная, думал он. Но молчаливой ее назвать было трудно: она очень подробно рассказала, как перебралась из Парижа в Кадене, как нашла и обустроила квартиру, как адаптировалась к новым условиям, как завела первые знакомства. По его просьбе она рассказала и о парижском бюро переводов Булнакова, о его инфаркте год назад и о его решении работать меньше и где-нибудь подальше от столицы. Он уговорил и ее переехать в Кадене, предложив такие выгодные условия контракта, что она просто не смогла отказаться.

— Как ты понимаешь, не так-то просто бросить все в Париже и переехать в глухую провинцию.

Когда она что-нибудь рассказывала, речь ее обычно становилась торопливой, бойкой и смешной. Георг часто смеялся.

— Ты надо мной смеешься! — говорила она, притворно надув губы, и, обхватив его руками, целовала.

В Ле-Поэ-Лаваль они приехали довольно рано и, едва войдя в номер, жадно набросились друг на друга. Одним движением он стащил с себя пуловер, рубашку и футболку, вторым — брюки, трусы и носки. Они любили друг друга, засыпали, а проснувшись, сразу же вновь разгорались от поцелуев и прикосновений. Сев на него верхом, она медленно двигалась и, когда его возбуждение усиливалось, на несколько секунд замирала. За окнами сгущались сумерки, ее лицо и тело мерцали в полутьме, и он не мог насмотреться на нее, но то и дело закрывал глаза от блаженства и острого ощущения любви. Он тосковал по ней, хотя она была рядом.

— Если у меня будет от тебя ребенок, ты ведь будешь присутствовать при родах, правда? — спросила она серьезно.

Он молча кивнул. Говорить он не мог: по щекам у него катились слезы.

— Ты переедешь ко мне?

Он задал этот вопрос перед Боньё. Она смотрела на дорогу и не отвечала. Потом сняла руку с его бедра и закрыла лицо ладонями. На вершине горы он остановился и выключил зажигание. Боньё остался позади, а перед ними, еще объятое утренней тенью, зияло ущелье, которое перерезало Люберон. Он ждал, не решаясь повторить вопрос или отвести ее руки от лица, боясь прочесть на нем какую-нибудь горькую истину. Наконец она заговорила, не отнимая рук от лица, каким-то незнакомым, чужим голосом, бесцветным, испуганным, голосом маленькой девочки:

— Я не могу переехать к тебе, Георг… Не спрашивай меня ни о чем, не допытывайся — я не могу! Я бы рада была, с тобой так хорошо, с тобой все хорошо, но… я не могу! Пока. Я буду приходить к тебе часто, и ты можешь приходить ко мне. Но сегодня… Высади меня, пожалуйста, у моего дома, мне надо быстро переодеться — и в контору. Я позвоню тебе.

— Ты не едешь в контору? А машина?

Георг хотел спросить совсем о другом.

— Нет. — Она отняла руки от лица и вытерла слезы. — Ты высадишь меня и оставишь машину перед конторой. Я с удовольствием пройдусь пешком. Поехали.

— Франсуаза, я ничего не понимаю. После всего, что произошло…

Она бросилась ему на шею:

— Это было прекрасное время! И я хочу, чтобы все так и осталось, чтобы ты был счастлив. — Она поцеловала его: — Поехали! Пожалуйста!

Он включил зажигание и тронулся. На окраине Кадене он высадил ее у виллы, где она снимала квартиру управляющего. Он хотел внести в дом ее сумку, но она отказалась. В зеркале он видел, как она стояла перед железной решеткой ворот, между двумя увенчанными шарами каменными столбами, от которых в обе стороны вела старая густая самшитовая изгородь. Она подняла руку и помахала ему, кокетливо пошевелив пальцами.