Читать книгу - "Гордиев узел - Бернхард Шлинк"

В понедельник утром, закончив две трети перевода, он надиктовал его на кассету и поехал в Кадене, насвистывая, напевая и отстукивая ритм на рулевом колесе. Не застав в бюро переводов ни Булнакова, ни мадемуазель Крамски, он отдал кассету молодому человеку, который явно не страдал болтливостью, потому что выдавил из себя лишь «мерси», и принялся за оставшуюся часть. В ночь со вторника на среду он закончил работу, позавтракал на балконе свежим хлебом, беконом, яйцами, кофе и свежевыжатым апельсиновым соком — под треск цикад и щебет птиц, вдыхая аромат лаванды, наслаждаясь горячим солнцем, припекавшим ему спину, и глядя через зеленые дали в сторону Ансуи, где сквозь утреннюю дымку чернел замок. Потом собрал вещи, положил в сумку костюм для конференции и в десять часов был уже в Кадене.

Толстая красная физиономия Булнакова сияла как маков цвет.

— Прекрасный перевод, мой молодой друг, хорошая работа. Я все просмотрел. Читать корректуру вам уже не надо. Выпейте со мной кофе, сейчас придет мадемуазель Крамски, и вы можете отправляться.

— А вторая часть текста?

— Ее напечатает коллега мадемуазель Крамски, а я опять поработаю корректором. Вы лучше постарайтесь поскорее добраться до Лиона. Сегодня вечером — прием у мэра, и вам надо обязательно там быть.

Потом мсье Булнаков засыпал его вопросами: откуда он родом, где и чему учился, кем работал и почему уехал из Карлсруэ в Кюкюрон.

— Да, в молодости все по плечу… Правда, я тоже не выдержал в Париже и открыл бюро здесь, так что я прекрасно вас понимаю.

— А вы из России?

— Родился в России, вырос в Париже, но дома у нас говорили только по-русски. Хотелось бы дожить до тех времен, когда российский рынок откроется для наших товаров, в том числе для компьютеров и программного обеспечения. Да, кстати, вот вам два конверта с деньгами, в одном гонорар за перевод, в другом — ваши командировочные, аванс. А вот и мадемуазель Крамски.

На ней было легкое бледно-голубое платье в красную полоску, с крупными голубыми цветами, голубой пояс и синий платок на шее. Густые, причесанные на пробор волосы падали гладкой блестящей волной. Взгляд ее, как и в первый день, выражал приветливость. Развеселившись при виде Булнакова, который с отеческой заботой хлопотал вокруг них, как будто отправлял в далекое путешествие собственных детей, она прикрыла смеющийся рот рукой. Георг отметил про себя, что ноги у нее, пожалуй, чуть коротковаты, но решил, что в этом даже есть что-то трогательное, — как будто она крепко стоит на земле. Он был уже влюблен, но пока еще не знал этого.

Они поехали на ее зеленой малолитражке. В машине, которая постояла на солнце, было жарко, и они открыли верх и оба окна. Стало даже прохладно. За Лурмареном Георг остановился, достал из сумки платок и повязал на шею, чтобы не простудиться. По радио передавали какое-то сумасшедшее попурри на известные темы, от Вивальди до Вагнера, в джазовой и эстрадной обработке, слащаво-сентиментальные опусы для любителей кича. Они развлекались тем, что заключали пари — какая тема будет следующей, и в конце концов она осталась должна ему три petits blancs,[9]а он ей пять. Потом они добрались до Боньё. Городок, расположенный на вершине высокой горы, мерцал в лучах полуденного солнца. Попетляв по узким улочкам, они поехали вниз, вдоль виноградников, в направлении Route Nationale.[10]Они говорили о музыке, о кино, о том, где и как они жили, а на пикнике он рассказывал ей о Гейдельберге, о Карлсруэ, о своих адвокатских буднях и о жизни с Ханной. Он сам удивлялся своей открытости, им овладело какое-то необычное, радостное чувство доверия к ней.

После пикника они перешли на «ты», и она расхохоталась, узнав, что ее имя в немецком варианте звучит так резко и грубо.

— Нет, Франсуаза, все зависит от того, как произносить. Конец может звучать как взрыв или как выдох… — Он продемонстрировал ей и то и другое. — А я… я… вообще не стал бы называть тебя Франциской.

— А как?

— Кареглазкой. У тебя самые карие глаза из всех, что мне когда-либо доводилось видеть. По-французски так не скажешь, а по-немецки — очень даже милое имя. И именно так бы я тебя и называл.

Она смотрела вперед, на дорогу.

— Это ласкательное имя?

— Это имя для человека, который нравится.

Она серьезно посмотрела на него. Волосы упали ей на лицо, прикрыв левый глаз.

— Мне приятно путешествовать с тобой на машине среди этих красот, — сказала она.

Георг выехал на платную автомагистраль, остановился на площадке контрольного пункта, вытащил карту из автомата и втиснулся в поток машин.

— Расскажи мне что-нибудь, — попросила она.

Он рассказал ей сказку про гусятницу. Стихи он сначала произносил по-немецки, а потом по-французски; он помнил их наизусть. Когда камеристка сказала: «Такая обманщица достойна была бы того, чтобы раздеть ее донага, посадить в бочку, утыканную гвоздями, а в ту бочку впрячь двух коней и возить ее по улицам вверх-вниз, пока не издохнет», она испуганно ахнула. Она догадалась, что король ответит: «Эта обманщица — ты сама, и произнесла ты свой собственный приговор, и да будет тебе по слову твоему».

По дороге до Монтелимара она рассказала ему польскую сказку, в которой крестьянин обдурил черта, потом они молча слушали музыку — квартеты Моцарта. Заметив, что Франсуаза уснула, Георг сделал радио тише. Он радовался движению, несущемуся навстречу ветру, тихому посапыванию Франсуазы и ее блаженному причмокиванию, когда она, встрепенувшись во сне оттого, что ее голова съехала вниз, вновь прислоняла ее к стеклу.

В Лионе все отели оказались переполненными, им пришлось проехать десять километров в горы, но и там они смогли найти лишь один двухместный номер. У Франсуазы разболелась шея, и Георг сделал ей массаж. Переодевшись, они поехали в город, поужинали и отправились на прием в мэрию, где им пришлось расстаться, но, беседуя с тем или иным из приглашенных, они время от времени отыскивали друг друга глазами в толпе, заполнившей просторный зал.

На обратном пути поднялся такой густой туман, что Георгу пришлось буквально ползти от одного светоотражателя к другому.

— Так приятно, что ты сидишь рядом!

Потом они лежали рядом в кровати. Франсуаза рассказывала о своей подруге, которая, спасаясь от несчастной любви, уехала в Америку и сразу же неудачно влюбилась там в какого-то ливанца. Когда она потянулась к выключателю стоявшей на тумбочке лампы, он обнял ее за талию. Она прижалась к нему в темноте, положив голову ему на грудь. Он некоторое время молча гладил ее, потом они стали жадно целоваться, не в силах оторваться друг от друга.

Когда все было позади, она тихо заплакала.