Читать книгу - "Полный форс-мажор - Владислав Вишневский"

Кроме лейтенанта вопрос все поняли. Фомичёва тогда в оркестре не было, учился только. А они уже американку по-взрослому охмуряли. Не охмуряли, конечно, это так, к слову, а своеобразным плац-парадом поразили. Её ещё старшина Хайченко тогда от воздушной Академии умыкнул. Увёз! Похитил! Причём, в английском старшина как в китайском, а уговорил. Молодец, КостяСаныч, отличился. А теперь что? Как подпрыгивать? Как?

Размышляли. Думали. Вернее, начали размышлять.

И точно! Часа не прошло. Удумали. Получается, верно, говорят: когда инструменты чистишь, мысли приходят. Должны приходить, наверное. Причём, чем ярче блестит валторна или баритон, тем и мысли должны быть ярче. Да? Да! Могут? Могут! Проверено!

По дирижёру это заметно было: рука на подбородке, глаз прищурен (думает!).

— В принципе, каждый из вас может что-нибудь сольно исполнить, либо в дуэте, — говорит он. — Не позориться же, да? Запросто пару часов концертного времени займём, можем и больше. Акапеллу можем создать.

Кобзев машет руками.

— Нет-нет, не пойдёт, товарищ лейтенант. Тем более петь! Нас тут же уличат в злоупотреблении служебным положением. Мы же по честному обещали.

— Эх, да! — вспоминая, огорчается дирижёр. — Обещали. Спасибо что напомнил. — Разводит руками. — Ладно, предложение снимается. Не проходит!

И вновь лейтенант заметно прокисает. Мысль пришла — мысль ушла.

— Но мы можем закамуфлировать, — через некоторую паузу, уверенно заявляет улыбающийся Генка Мальцев, тромбонист.

— Как это? — интересуется Трушкин. Улыбка на рыжем Генкином лице вызывает доверие.

— Да, как это? — спрашивает и лейтенант, прежней меланхолии в его голосе уже вроде бы и нет, только заинтересованность и оптимизм. — Ну-ка, ну-ка, интересно. Как это?

— А кто узнает, наш человек — не наш, а? — спрашивает Мальцев. — Может быть он только что демобилизовался.

— О! Так это же то, что надо, товарищ лейтенант, — подхватывает прапорщик Тимофеев. — Идея! Вовремя. Ну точно, получится связь поколений. Ура! Бис! Можно аплодировать!

Насчёт аплодисментов он это зря. Рано. Поторопился. Никто ничего не понял. От того и пауза повисла.

Один Кобзев изобразил жаркие аплодисменты. Иронические, конечно.

— Ну ты, Ньютон… И кирпича не понадобилось. Ура! Бис! Мы тебе аплодируем. И что? Я не понял.

— И я пас. — Признался Трушкин

— И я не догоняю. — Сознался и Мнацакян.

Никто не врубался, инструменты наверное плохо почистили.

Старшина Хайченко начальственно потребовал за всех.

— Евгений, не говори загадками. Мы не в школе. Ну!

— Да я и сам ещё не очень, — признался Тимофеев. — Мелькнула идейка, и… подумать надо.

Дирижёр огорчённо скривился.

— У-уу, Тимофеев.

Тимофеев, успокаивая, замахал руками.

— Да ерунда, товарищ лейтенант, не переживайте, найдём решение. Нет военкома — есть строевой отдел. В районах есть администрация, в администрации есть социальные отделы. Где есть отделы, там есть девушки, где есть девушки там…

— О, как хорошо сказал, я согласен, — подскочил прапорщик Мнацакян, не подскочил, конечно, выскочил, очередь застолбил. — Я готов на собеседование.

— Тьфу ты, — вслух ругнулся на Мнацакяна лейтенант, остальную тираду он закончил беззвучно, одними губами. — Я так и знал, что этим всё и кончится. — Боднул головой и закончил. — Я надеялся, что хоть вы, Тимофеев, серьёзный человек, с серьёзными намерениями, а вы!

Тимофеев видел, его не понимают.

— Так я серьёзно, товарищ лейтенант. Я говорю, где девушки, там информация. А кто владеет информацией, тот владеет миром. В смысле… эээ… победитель, значит.

Дирижёр, иронично цыкнув сквозь зубы, со вздохом в сердцах бросил:

— Балаболы… — поднялся со стула, прошёл к двери, вышел из класса.

Ушёл. Вышел. Обиделся.

Музыканты смотрели на Тимофеева по разному. Больше с укором: зачем дядя ребёнка обидел?

Один Сашка Кобзев Тимоху поддержал.

— Ты не бери в голову, не слушай «Шопена» (это он про лейтенанта), он сам балабол, потому что расстроен. А ты нет. Ты — лучший из нас, к тому же, внебрачный сын Ньютона. Думай, давай, лабух, думай, не расслабляйся. Я, например, зерно твоё, кажется, уловил.

А Тимоха молчал. Заметно переживал, пребывал в состоянии расстроенного пианино.

— Это которое в преемственности поколений? — переспросил Генка Мальцев (Потому что с запозданием, но думал человек, размышлял, потому что тромбонист!).

Тимофеев не ответил, его опередил Мнацакян, поправил.

— Нет, Тимоха сказал: «связь поколений». Я помню.

— Это одно и тоже, — мрачно замечает Тимофеев. С удивлением смотрит на своих друзей, не может понять, почему его не понимают, почему не улавливают идею.

— Ну правильно, я и говорю. — Мнацакян отмахнулся, но спросил. — А как мы её состыкуем — эту связь, Женька? Я не понимаю. Нужны же концы. И вообще, что за связь такая? Радиосвязь знаю, половую — знаю, секретную… Ты про Интернет, что ли?

А Тимофеев уже улыбался, мысль уже полностью сформировалась, пришла, идея на кончике языка уже была. Вот она!

— А вот ножками! — весело заявил он. — Начнём со строевого отдела. Концы там.

И Кобзев похоже «врубился».

— Так чего мы тогда стоим, мухтары, вперёд. — Воскликнул он.

— Р-рота, в колонну по одному, — подхватив, громко скомандовал Мнацакян. — Впер-рёд, шаго-ом марш!

Шутливо выполнив команду, печатая шаг, Тимофеев, Кобзев, Мальцев, Трушкин и Мнацакян, выстроившись в затылок, затопали по коридору. Им, в след, на шум, выскочил и старшина оркестра, старший прапорщик Хайченко.

— Эй-эй, вы чего это (Пацаны!)? Куда? Отставить! С ума сошли? Тимофеев, Кобзев… Обернулся один Мнацакян, он замыкающим в «колонне» топал.

— Нет, мы по нужде.

— О! Тогда и я с вами, — воскликнул старшина, подхватываясь вдогонку.