Читать книгу - "Кто убил Влада Листьева? - Юрий Скуратов"

— Доложить президенту о делах, которые находятся у него на контроле.

— А вы их доложите мне, Георгий Ильич.

Вельский сначала подумал, что дочь президента над ним издевается, а потом понял — нет, она говорит вполне серьезно; специалист по тому, чтобы из ушей папы не торчали волосы, советник по имиджу, она стремилась перехватить рычаги управления — то самое, за что в любой другой стране она немедленно пошла бы под суд, а у нас — хоть бы хны. У нас можно все.

Приехав к себе в прокуратуру, Вельский некоторое время сидел неподвижно, обдумывая разговор с дочерью президента. Было тихо: извне, из-за бронированных стекол в кабинет не долетал ни один звук — все оставалось в маленьком дворике Генеральной прокуратуры, за старыми раздвижными воротами, которые с недавнего времени начали охранять автоматчики. Вельский поморщился, тишина неприятно резала уши. Обычно на этом этаже, в приемной, в кабинете генерального прокурора никогда не бывает тихо, и вдруг — нехорошая, почти могильная тишина, от которой мороз по коже.

У Вельского возникло ощущение, что его обложили, как волка на охоте: куда ни ткнись, всюду красные флажки. Опасность он ощущал спиной, затылком, корнями волос и хорошо знал, откуда эта опасность исходила.

Когда зазвонил внутренний телефон, Вельский вздохнул с облегчением: наконец-то эта тяжелая, схожая с огромной шевелящейся медузой, способной всосать в себя человека целиком, проглотить, переварить, превратить в дерьмо тишина кончилась. Телефонная трель — живой звук. Вельский поднял трубку. Звонил Трибой:

— Я могу к вам зайти, Георгий Ильич? Дело срочное.

— Заходите.

Как-то Вельский находился на одном поминальном застолье — приехал проводить в последний путь своего давнего друга. Напротив него за столом, чуть наискось, метрах в пяти, сидел шумный, усатый, глазастый, громкоголосый поэт Григорий Поженян — как знал Вельский, фронтовик, бывший флотский разведчик. Когда поминки покидал другой писатель — у него была запись на телевидении, — Поженян, неожиданно погрустнев, попросил его угасшим, совсем тихим голосом:

— Старик, ты не забывай меня, пожалуйста! Звони хотя бы иногда.

— И ты меня не забывай.

— Ты знаешь, что значит один простой звонок в нашем возрасте, когда телефон молчит сутками? Это голос жизни.

— Знаю.

— Как-то мне позвонил поэт Яша Козловский, попросил: «Старик, набери мой номер…» Я набрал. Он поднял трубку и неожиданно заплакал: «Старик, за двое суток — первый телефонный звонок». Это очень страшно, когда забывают живых людей.

— Я тебе позвоню сегодня же.

— Позвони. — В голосе Поженяна появилась такая сосущая, такая острая тоска, что не обратить на нее внимания было невозможно.

Чтобы понять, что такое одиночество и глухая могильная тишь, надо самому это одиночество пережить.

Трибой ворвался в кабинет, что называется, на скорости. Был очень оживлен:

— Георгий Ильич, помощник Хозяина по прозвищу…

— Тсс! — Вельский стремительно прижал палец к губам, потом красноречиво глянул на потолок, на тяжелую старую люстру, придвинул к Трибою чистый лист бумаги. Пальцем сделал движение по воздуху, показывая, чтобы тот воспользовался пером и бумагой: информация, которую Трибой хотел сообщить, была секретной. Если еще вчера Вельский мог с уверенностью сказать, что его кабинет не прослушивают, то сегодня был почти на сто процентов уверен, что прослушивается не только его кабинет, но и весь «командирский» этаж Генеральной прокуратуры.

Трибой ловко, будто игрок, ухватил лист бумаги двумя пальцами, достал из кармана старый безотказный «паркер» и написал: «Помощник Хозяина согласился работать на нас». Вельский беззвучно похлопал ладонью о ладонь, потом протянул Трибою руку:

— Поздравляю!