Читать книгу - "Бестолочь - Патриция Хайсмит"

— И что еще помнит Тони? — спросил он.

— Он помнит, что хотел заглянуть к вам после фильма, но вас не было дома. В тот вечер, Киммель, вы вернулись домой далеко за полночь. Что бы вы ответили на вопрос, где вы были?

Киммель усмехнулся.

— Глупо! Я-то знаю, что Тони и не думал ко мне заходить. Глупо пытаться восстановить самый заурядный, самый спокойный вечер, что можно себе представить, спустя три с лишним месяца, когда он давно выветрился у всех из памяти.

— Самый заурядный, самый спокойный вечер, что можно себе представить! — Корби зажег сигарету. Внезапно он выбросил руку, и Киммель почувствовал острую боль в левой скуле. Он по­думал снять, пока не поздно, очки, но не мог и пальцем пошеве­лить. Боль не отпускала, жгучая, унизительная.

Кулак — вот единственный язык, что вы понимаете, соглас­ны, Киммель? Слова и факты до вас не доходят, потому что вь/ненормальный. Вы не придаете им никакого значения. Вы жи­вете в своем отгороженном мире, и пробиться в него можно лишь с помощью кулака.

Корби опять поднял руки. Киммель отшатнулся, но тот его не ударил, всего только снял очки — Киммель почувствовал, как дужки сорвали у него с ушей. Комната подпрыгнула и расплы­лась, Киммель попытался заставить черную кляксу принять очертания фигуры Корби, который отошел к горизонтальному пят­ну стола. Он вздернул к глазам растопыренную пятерню, разгля­дел пальцы, сунул руку за спину и вцепился ею в другую.

Корби вернулся.

— Почему вы не хотите признаться, что считаете Стакхауса виновным? Почему не признаетесь, что он рассказал вам вполне достаточно, чтобы в этом не осталось сомнений? Я же все равно не поверю, Киммель, будто вы настолько любите Стакхауса, что станете его защищать.

— Мы оба невиновны и оба оказались примерно а одном и том же положении, как заметил Стакхаус,— монотонным голосом ответил Киммель.— Поэтому он ко мне и пришел.

Корби ударил его в живот. Киммель согнулся пополам, как по­сле того удара, что Корби нанес ему дома. Киммель ждал, что сейчас он взлетит на воздух и рухнет на пол. Этого не последовало. Он продолжал стоять согнувшись, дыхание постепенно возвраща­лось к нему. Он заметил на полу какие-то темные пятнышки, их становилось все больше; до него дошло, что у него идет носом кровь. Ему пришлось открыть рот, чтобы не задохнуться, и тут он почувствовал ее вкус — вселяющий ужас, солоноватый, напоми­нающий вкус апельсина. Корби прохаживался вокруг него, и он все время поворачивался, чтобы быть лицом к этой темной фигуре. Вдруг Киммель сжал пальцами нос, высморкался изо всех сил и стряхнул куда-то вбок.

— Вам бы залить весь этот пол кровью! — крикнул он.— За­брызгать бы все стены до потолка! Кровью тех, кого тут пытали!

Корби схватил Киммеля за плечи и вогнал ему колено в живот. Киммель упал на четвереньки, хватая ртом воздух, ему было еще больнее, чем раньше.

— Сознайтесь, что считаете Стакхауса виновным!

Киммель просто-напросто пропустил вопрос мимо ушей. Его разум целиком поглотило чувство жалости к самому себе. Даже дыхание восстанавливалось само по себе, без его участия, в по­следовательности болезненных вздохов, похожих на всхлипы. Корби лягнул или пнул его в бедро, Киммель повалился на пол и остался лежать на боку, подняв голову.

— Встать, старая сука,— приказал Корби.

Киммелю не хотелось вставать, но Корби пнул его в ягодицы. Киммель поднялся на колени, затем мучительно медленно встал во весь рост, подняв голову, хотя никогда еще не чувствовал себя таким слабым и безвольным. Чем ближе подступал к нему ходив­ший кругами Корби, тем большую слабость ощущал Киммель, словно Корби его гипнотизировал. Тело у него болело и ныло в сотне мест. Киммель понял, что остро ощущает в себе женское начало, куда острей, чем в те минуты, когда украдкой ловил в зеркале в ванной чувственные изгибы своего тела или, читая кни­гу, для развлечения воображал себя женщиной; он понял также, что это ощущение приносит ему наслаждение, какого он не знал последние годы. Он ждал следующего удара, который, как он предполагал, придется по уху.

Словно прочитав его мысли, Корби заехал ему в ухо.

Киммель завопил, вложив в один резкий крик весь безумный стыд, который вызывало у него наслаждение. До него донесся смех Корби.

— Киммель, вы покраснели! Поговорим на другую тему? На­пример, о Хелен? Как она выбросила «Британскую энциклопедию», чтобы вам досадить. Я слышал, вы отдали букинисту за ком­плект пятьдесят пять долларов, что было тогда для вас сущим разорением.

От стыда Киммель не смел поднять на Корби глаза, но слышал, как гог торжествующе балансирует па каблуках Он изо всех сил пытался сообразить, кто мог рассказать Корби про энцикло­педию — ведь это случилось, когда они жили еще в Филадель­фии.

— Я знаю и про то, как Хелен зарабатывала на мелкие расхо­ды, делая маникюр приятельницам. Вам, верно, нравилось, что в доме весь день полно женщин и они трещат не переставая. Вот тогда до вас и дошло, что вам никогда не поднять ее до своего уровня.

" Но история с маникюром продолжалась всего месяц, подумал Киммель, потом он положил ей конец. Киммель покосился в сто­рону, хотя и опасался неожиданного выпада со стороны Корби. Нижняя часть тела покрылась у него гусиной кожей, словно он стоял голый под холодным ветром.

— Но еще до этого,— продолжал Корби,— вы уже дошли до того, что не могли заставить себя к ней притронуться. Она стала вам отвратительной, постепенно отвращение распространилось и на всех прочих женщин. Вы внушали себе, что ненавидите женщин из-за их глупости, Хелен же глупее всех. Для вас, Киммель, это было нечто необычное — ведь в юности вы отличались страстно­стью! Уж не из порнографических ли книжек вы набрались всего этого?

— Вы мне отвратительны! — сказал Киммель.

— Как, вы способны испытывать отвращение? — Корби по­дошел вплотную.— Вы женились на Хелен двадцатилетним юн­цом, ничего не знавшим про женщин, но тогда вы были очень на­божным и считали, что нужно вступить в брак, чтобы получить доступ к... У вас, Киммель, должно иметься для этого свое имечко.

— Оно вам подходит! — выпалил Киммель, брызгая слюной, и вытер губы тыльной стороной руки.

— Отдать вам очки?

Киммель надел очки; комната и худое лицо Корби