Читать книгу - "Игра против правил - Александр Сергеевич Рыжов"

Касаткин полагал, что оставшийся до начала швейцарского турнира месяц они посвятят тактической подготовке и тренировкам, чтобы приехать в Давос на пике формы. Но он и представить себе не мог, сколько барьеров надо преодолеть, чтобы выехать за рубеж.

На каждого из игроков и членов тренерского штаба было заведено так называемое выездное дело, куда подшивались характеристики по линии спортклуба, комсомольской и партийной организаций, а также подробные анкеты, медицинские справки и прочие документы. Так как речь шла о поездке на соревнования, а сроки поджимали, то порядок был упрощен. В начале декабря все дела поступили в обком, и участников делегации стали вызывать по одному для собеседования. Не избежал этой участи и Касаткин. Он шел на собеседование и робел при мысли, что ему припомнят недавнее пребывание в милиции, которое могло послужить причиной для отказа в визе. Однако ему сообщили, что перед законом он чист, судимостей не имеет, а стало быть, и препятствий для выпуска его из страны нет.

Единственным моментом, который слегка потрепал нервную систему, был политэкзамен, непонятно для чего устроенный комиссией. Задавали вопросы по истории партии, спрашивали о взаимоотношениях Советского Союза с другими странами, о государственном устройстве. Касаткин, заранее предупрежденный, всю ночь перед собеседованием штудировал специальную литературу и отвечал бойко. Но все же едва не прокололся — забыл дату рождения генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева.

Председатель комиссии, престарелый партаппаратчик, попенял ему на незнание азов, но зверствовать не стал, выездную визу одобрил.

Не завернули никого из «Авроры». Алексей подумал, что не обошлось без влияния командующего Балтфлотом, который позвонил в КГБ и попросил не очень придираться к команде, ведь она едет защищать престиж города и страны.

Следующим номером программы стал обязательный для всех выезжающих инструктаж в комитете профсоюзов. Делегацию собрали в актовом зале, и обкомовский инструктор монотонно зачитывал пункты из книжицы под названием «Основные правила поведения советских граждан за рубежом».

— Каждому из вас, — скрипел он, расхаживая взад-вперед по сцене, — вменяется в обязанность проявлять политическую бдительность и противостоять любым попыткам иностранных разведывательных служб использовать ваши слабости.

— А какие у нас слабости? — спросил с места непоседа Киселев.

— У каждого свои. — Инструктор принялся загибать пальцы. — Склонность к употреблению спиртных напитков, к порочным связям с женщинами, к азартным играм, к приобретению предметов роскоши…

Далее последовал еще ряд наставлений. Спортсмены и сопровождающие их лица должны были следить за своим внешним видом, быть всегда опрятными, а также уклоняться от принятия подарков, под каким бы предлогом они ни преподносились. Им запрещалось посещать районы, где проживают эмигранты или иные категории населения, враждебно настроенные по отношению к СССР, а общение с ними даже на безобидные темы приравнивалось к тяжкому правонарушению. Нельзя было захаживать в ночные клубы, в казино, в кинотеатры, если в последних демонстрировались фильмы антисоветского или порнографического содержания.

Слушая всю эту тягомотину, Алексей не заметил, как задремал.

Под конец инструктажа всем раздали брошюрки «СССР — сто вопросов и ответов», это на случай, если какой-нибудь ушлый провокатор-иностранец вздумает поинтересоваться, например, эффективностью советской экономики или участием Страны Советов в международных военных конфликтах. На этом полуторачасовая лекция окончилась, и сонная делегация покинула зал.

Чем ближе подходил день отъезда, тем сильнее становилось волнение, охватившее Касаткина. Он уже не о хоккее думал, а о том, удастся ли соблюсти предписания. Дома перерыл весь свой гардероб и убедился, что будет смотреться в Швейцарии истинным чучелом. Собирался воспользоваться услугами фарцы, но пришло в голову: если об этом узнают, то, чего доброго, отстранят от поездки.

Выручил Хряк. У него нашлись и вельветовые брюки, и нейлоновая рубашка, и туфли, в которых не стыдно будет появиться хоть в Давосе, хоть в Цюрихе, хоть в Берне.

— Батя присылает, — прокомментировал он, глядя, как осчастливленный Касаткин вертится перед трельяжем, не узнавая себя в новом наряде. — У него в Лондоне таких шмоток завались.

— Спасибо! Я, как приеду, верну… в целости!

— Можешь себе оставить, мне хватает. Ты лучше это… электрогитару привези. Батя прислал однажды, а ее на досмотре раскурочили, теперь не фурычит…

Алексей пришел в замешательство.

— Хряк… я бы привез, но нам всего по тридцать рублей меняют. Уложусь ли?

— Фигня! Возьми с собой пяток фотиков, с десяток часов — толкнешь швейцарцам, а выручку на что угодно можешь тратить.

Касаткин знал, что так поступают многие. Чуркин с Дончуком в открытую обговаривали, сколько и чего повезут за границу на продажу. Алексей не осуждал их, но сам бы ни за что не последовал этому примеру. Коммерческой ухватки в нем не было совсем — не умел ни торговаться, ни извлекать выгоду.

Уже в двадцатых числах декабря, за день до отъезда в Москву, на базу «Авроры» пришел Шкут. Сломанные лицевые кости ему подлечили, он уже мог внятно разговаривать, но до окончательного выздоровления было еще далеко. Клочков просил включить его в состав делегации «для создания устойчивого морального микроклимата» — получил отказ. Наверху сказали, что балласт не нужен, поедут только те, без кого не обойтись. Среди них затесался откуда-то взявшийся хлюст в неприметной серой тройке, с жидкими белобрысыми волосенками и бесцветными глазками. Его представили как пресс-атташе, который будет отвечать за контакты с иностранными журналистами и в целом за создание положительного имиджа «Авроры» за рубежом. Ни для кого не являлось секретом, что этот белобрысый приставлен к делегации от Комитета госбезопасности и его главная задача — пасти хоккеистов и отвращать их от необдуманных поступков.

Нервозность не покидала Касаткина вплоть до посадки в самолет. Но все прошло на редкость гладко: таможня в Шереметьево дала добро, пограничник с улыбкой поставил штамп в новенький загран (внутренние документы, включая паспорт, комсомольские и партийные билеты, у всех отобрали вплоть до возвращения на родину), миловидная стюардесса рассадила вылетающих по местам. Самолет взмыл в небо, и только тогда Алексей облегченно выдохнул.

Его кресло располагалось рядом с креслом Николая Петровича. Клочков держался так безэмоционально, будто мотался за границу каждый день и для него это было рутиной. Он всю дорогу листал спортивные справочники, делал выписки — был занят разработкой стратегии на предстоящий турнир.

В Кубке Шпенглера 1977 года, помимо «Авроры», участвовали клубы из Чехословакии, Швеции, ФРГ и, по традиции, швейцарская сборная. Опасаться, по мнению Клочкова, следовало чехов и шведов — они считались фаворитами турнира. Первые брали Кубок уже три раза, сейчас летели в Давос в ранге серебряных призеров чемпионата Чехословакии, одного из сильнейших в мире. Вторые, хоть и имели на европейской арене достижения куда более