Читать книгу - "Нерасказанное - Ritter Ka"

подгрызая рыбу.

(Пауза)

– Никиту позвал. Значит, без баб. Скажу ему.

Харлампиевич поплыл улыбкой: представил себе суровое мужское братство.

Земство. Шевченко. Василий. Никита.

Ее где-то в желудке.

> ПРИМЕЧАНИЕ. Склонность В. Винниченко к вуайеризму зафиксирована им самим. Упоминается в главе «Роза + Володя» в контексте наблюдений за Розой с другими мужчинами. В процессе Винниченко особенно интересовался мужской физиологией, объясняя это «творческими целями для вдохновения».

ЯХТА

0. ДОРОГА

Встали затемно. Ехать долго.

Перед выездом Чикаленко крикнул:

«Саймон, ты лидер».

Симон коротко кивнул, сел за руль и завел мотор. Benz тронулся, выбрасывая за собой клубы пыли.

Впереди владелец. Позади Володя с Василием. Автомобиль грохотал по ночной дороге.

Симон вдруг, словно между прочим:

– А что будем есть?

— Да уже готовится, — сонно пробормотал Чикаленко. - На кухне...

Клюнул носом и засопел. Василий тоже задремал.

Симон держал руль обеими руками, молча, ровно. Периодически выпускал дым в окно.

У него были планы на сегодня.

Володя почувствовал. Память резнула. Декабрь. Ответ на ультиматум россиян. Тогда Симон устроил целый спектакль. Сон рукой снял. Володя подался вперед:

- Балерина, я уже здесь. Что за блядский цирк будет в этот раз?

Симон не оглянулся. Лишь крепче сжал пальцы на руле. Машина неслась. Мотор резал ночную тишину.

Никита должен был появиться под вечер.

Чайка стояла пришвартованная к берегу, перестроенная под дачу. Небольшая лодка с двумя уровнями.

Прямо под склоном горы.

Среди зелени, в тени ив, пришвартована под горой. Днепр вывернулся, полный солнца, медленно тащил свои воды. По вечерам на палубу ложилась прохлада, туман поднимался с реки и растворялся в темно-зеленых склонах. Отсюда видно было могилу Тараса — как тень, как знак, который всегда рядом.

Вверху палуба. Деревянная, со скамьями и креслами ротанга. Можно было собраться, петь, курить, смотреть на Днепр и гору Тараса. Если выносили стол, то можно было праздновать.

Внизу внутренность. Тесный коридор, крошечная кухня. Но готовить можно. Далее каюты: четыре совсем одноместные, с узкой кроватью и тумбочкой; и одна большая, двухместная. Для молодоженов и любви.

Приехали.

Хозяин показывает, кто где.

Харлампиевич сам.

Симона с Василием в более широкую, двухместную.

Вместо любви – обсуждение земских дел.

Володя и Никита в отдельных маленьких каютах.

1. ВАСИЛЬ (Королей-Старик)

Бросили чемоданы по каютам. Корзины с продуктами и приборами уже ждали. Прихватили.

Пошли. Маленькая пестрая компания в вышиванках. Несколько местных с ними.

Хотят помолиться за государство у Тараса вместе с Петлюрой, защитником Украины.

Симон сжимает в руках листы: чертежи, проекты.

Сегодня он в вышиванке "белое по белому", Полтава-стайл.

Lucem ferre – Несет свет.

Обсуждает с Василием. Что-то дописывает. Перечеркиваю. Снова дописывает.

Карандаш грызет.

Истинный чиновник в командировке.

Всего себя отдает служению государству.

- Здесь мы это. А по Днепру пустим регулярные рейсы, – показывал он.

– И непременно. Обязательно возить молодое поколение. Без юношей к Шевченко ничего не будет.

— Истинно, Симон. – Василий кивал. Записывал все в блокнот, горел планами. Плодная командировка — это уже полдела.

Подъем на гору.

Эти двое, Симон и Василий, как заряженные. Шагают быстро, будто опаздывают на встречу, а не в жару лезут по пыли. Тарас куда-нибудь убежит?

Остальные плетутся за ними. Чикаленко сопит, вытирает пот.

У всех в руках чемоданы с продовольствием. Только не у НЕГО. Ему миньоны несут.

Его руки свободны, идет легко, ровно. Он не видит дороги, не чувствует солнца, уже слился с Тарасом, думает об Украине.

Пыль липнет, горло рвет, жажда точит. Но те двое заряжены.

– Надо идти дальше, – бросает Симон через плечо. Чуб стоит. Вдохновенно.

И все, словно обреченные, двигаются вверх по следу.

На самой могиле разложили пикник под зонтиками: хлеб, фрукты, бутылки. Все пьют, смеются, обтирают пот.

Симон отодвигает рюмку:

— Друзья, я работаю. Да и зуб ноет.

Хлебает только зельтерскую и морс. Груши же грызет без сожаления, хрустит, соки текут по пальцам — зубы не мешают.

Василий встает. Рюмка дрожит в руке.

- За национальную память! — говорит громко, как с трибуны.

Симон поддерживает. И они вдвоем с Василием синхронно заводят Завет. Громко, четко, в экстазе. Как официальный дуэт: земля и власть.

Чикаленко сидит, глаза блестят. Платком утирает слезу. Симон видит это, подходит, кладет руку на плечо, обнимает. Трезвый. Со слезами на глазах.

Василий подпевает, краснеет, плывет от рюмки, но горит. Искренне, с детской преданностью.

Статисты из местных смотрят на Симона как на икону. Кто-то берет его руку, целует. Другой протягивает лоб. Симон прикладывается полными губами. Совсем как благословение. Люди дрожат от удовольствия.

Володя долго терпит. Выпивает. Сидит молча, крутит стакан.

Симон не смотрит на него. Только на Чикаленко, Василия.

На празднике небо.

На великого Тараса.

Проклятый Тарас.

Володю трясет. Вышиванка прилипла к спине. Жара, пыль, увлажненные поцелуи на руке Симоновой. Он пышными губами на этих юродивых.

Сказаться!

Он взрывается:

— Шевченко уже неактуален!

Володя на грани.

Или от подъема. Или от нескольких часов запаха симонового тела.

Краем глаза Симон это иссекает. Не реагирует.

Завершает пение соловьем.

Володя нервно смеется.

Безрезультатно.

Вдруг обращается к одному из местных:

- Как отсюда можно добраться обратно в Киев?

Тишина зависает. Василий с Симоном пересматриваются. Чикаленко мнется.

В конце концов, компания собирается обратно. Дорога вниз проще, но солнце еще больше изматывает.

Когда они возвращаются на Чайку, там уже ждет Никита.

2. ПАВЛО

Вечерело. Над Днепром тянуло сыростью, из воды поднималось прохладное дыхание. Воздух застыл, густой, неподвижный.

Симон стоял на палубе один. Совершенно трезв. Курил медленно, выпуская дым в небо, готовившееся ко сну. Все разошлись по каютам. Он первый переоделся: светлый шелк, легкий темный жилет.

Дверь скрипнула. На палубу поднялся парень. Знал, что здесь будет Петлюра. Видел атамана на работе, на парадах, из толпы, но вблизи впервые.

Стройный, немного тесный в бархатном пиджаке. Клетчатая рубашка. Движения нервные.

Тонкое лицо. Светло-русые волосы спали на лоб, он сразу же закинул прядь за ухо, поправил очки. Губы изогнутые, тонкие пальцы не находят себе места.

Остановился перед Симоном. Голос дрожит, но слова звучат отчетливо:

— Добрый вечер, Симон Васильевич.

Симон медленно поворачивает голову.

– Мы знакомы?

— Я из редакции. Продаю объявления. Управляю отделом рекламы у Евгения Харлампиевича.

- А зовут как?

– Павел. — и почти шепотом добавляет, стесняясь. — Я еще немного… пишу.

Снова поправляет очки. Прядь волос ускользает из-за ушей. Еще раз забрасывает его обратно.

Симон смотрит на него дольше, чем нужно. Никитин.

Тишина. Дым тянется в сторону.

Режет словами:

— Тебя здесь не должно быть. Валы. Теперь.

Молодой человек хлопает. Это шутка или правда? Стоит бревном.

— Да… Никита… Привез. Я здесь уже бывал…

Дверь хлопнула.

На палубу ввалились Чикаленко и Шаповал. Последний при оружии.

- Господа, - Никита усмехнулся.

И очертил в воздухе полукруг,

– Встречайте. Будущее нашей поэзии. Павел Тычина. Я верю в него. А он в себе сомневается.

Наклоняется чуть ближе к Симону, в самое ухо, почти неслышно:

– Sieh mal. (нем. Посмотри-ка).

Чикаленко, уже теплый от рюмки, ворчит:

– Я же говорил. Без баб.

Симон молчит. Только смотрит. Дым медленно растворяется в вечерней сырости.

3. ХАРЛАМПЕЕВИЧ

Василий уже спал в каюте. На палубе те, кого еще