Читать книгу - "Шаги во тьме - Александр Михайлович Пензенский"

ссоре муженька ножом, как вы изволили выразиться, пырнуть. Иногда пребывая в состоянии, помутненном отнюдь не по причине душевных волнений. Или же в совершенном спокойствии и полном рацио могла сыпануть супружнику мышьяка в щи. Но вот чтоб разделать мужика как куренка – такого не встречалось. Тех, кто не читал газеты, посвящу в некоторые подробности: мы пока выловили из канала только туловище – ни рук, ни ног, ни головы. Кто-то покромсал на куски еще довольно молодого и здорового мужчину и побросал в воду. При полном отсутствии обмундирования, как вы, вероятно, догадались. Извиняться за такие интимности не стану, ибо вы сами просили обо всем рассказать. И замечу – нашего, как его окрестили писаки, «чурбанчика», по заключению полицейского доктора, даже предварительно не умертвили. Просто сразу отрубили голову. Возможно, спящему. Но никаких тебе следов отравления или спонтанного убийства в пылу ссоры. Убийца знал, что он собирается расчленить тело. Как вы считаете, способна на такое даже забитая до отчаяния мужем женщина?

Слушательницы на ужасных подробностях побледнели почти синхронно, но намерений лишиться чувств никто из них не выказывал. Равно как и стремления продолжать разговор. Владимир Гаврилович выдержал небольшую паузу, но, не получив какой-либо реакции, резюмировал:

– Так что, любезные наши, порой мы с вами не делимся делами служебными не из секретности, ни даже от нежелания тревожить ваши сны и думы. Зачастую, возвращаясь после наполненного подобными событиями дня, хочется забыться в тишине и спокойствии нормальной жизни.

И, будто опровергая все только что сказанное, в повисшей снова паузе затрезвонил телефон в кабинете. Владимир Гаврилович извинился и вышел, но вернулся так быстро, что разговор за столом даже не успел возобновиться.

– Собираемся, господа. Под Эстляндским мостом час назад выловили торбу с конечностями.

* * *

Большая ворона подцепила клювом рябинную ягоду, дернула. С верхней ветки сорвался потревоженный снег и присыпал черную птицу, сделав ее похожей на сороку. Недовольная таким преображением, ворона громко каркнула, встряхнулась совершенно по-собачьи и слетела на парковую дорожку, заскакала по подметенным камням, попробовала что-то выкопать в клумбе из-под слегка прикрытой снегом листвы, но отвлеклась на лучик света, мелькнувший в высоком окне. Она махнула крыльями, взлетела на карниз и попробовала заглянуть в щелку, сквозь которую пробивался заинтересовавший ее огонек. Но чья-то рука поправила портьеру, и свет пропал. Совершенно расстроенная очередной неудачей, ворона поднялась, сделала круг над крышей круглой ротонды, еще раз недовольно проголосила и, поймав ветер, взяла курс на холодно блестящий в лунном свете купол Исаакия.

А между тем за привлекшим внимание любопытной птицы окном происходило и в самом деле интересное и даже таинственное действие. Круглая зала с высокими, но наглухо задрапированными окнами освещалась лишь расставленными в странном порядке на мраморном полу толстыми церковными свечами. Прямо напротив окон практически неподвижно стояли двенадцать фигур в черных атласных плащах с капюшонами и без рукавов. Тринадцатое окно оставалось пока без стража. В центре комнаты на постаменте, напоминающем алтарь, накрытый куском черного шелка, лежал человек. В изголовье этого необычного ложа была установлена маленькая каменная фигурка кого-то пузатого и лупоглазого.

Скрипнула дверь, но ни стоящие, ни лежащий даже не пошевелились – лишь легкая ткань на постаменте приподнималась и опускалась в такт дыханию. Казалось, будто кто-то просто спит, укрывшись с головой, а молчаливые тени стерегут этот покойный сон. К тринадцатому, центральному окну вышла еще одна фигура – тоже в атласном одеянии, но алого цвета. Выпростав из-под плаща бледные руки и подняв их над головой – в левой оказался потертый бубен, в правой кривой кинжал, – предводитель этого странного собрания ударил рукояткой клинка по темной коже мембраны. Стоящие синхронно вздрогнули. Еще удар. Снова по кругу фигур в плащах словно пропустили электрический разряд. Каждое новое касание бубна сопровождалось безмолвным сотрясанием людей, стоящих кольцом вокруг каменного стола.

Ускоряя темп, вожак начал что-то гортанно напевать, сперва чуть слышно, медленно, но чем меньше становились паузы между ударами, тем громче звучал его голос, набирая густоту и мощь, усиливаясь, отражаясь от сводчатого потолка. Молчаливые адепты этого вещуна следовали за ритмом бубна, разгонялись вместе с ним, так что вскоре их вздрагивания стали напоминать какой-то нервный танец.

Спустя минут пять такого беснования глухие удары по коже и камлание вожака дополнились хором тяжелого дыхания, а еще чуть погодя первый из круга опустился в изнеможении на колени, второй присоединился к нему буквально через минуту, а потом остальные уже вне всякого порядка и грации попадали на резной каменный пол. Солист и дирижер этой мессы тоже уже с трудом дышал, но ритма не сбавлял, напротив, молотил рукояткой с бешеной скоростью, так что перед кодой стук слился уже в один протяжный гул. Наконец, и фигура в алом тоже опустилась на колени, бубен и клинок стукнулись об пол и затихли, и эхо последнего удара, отрикошетив от купола, растворилось, уступив место лишь частым тихим вздохам. Но через короткое время смолкли и они. Тогда алый жрец поднялся, захватив с пола лишь кинжал, медленно подошел к постаменту, взялся за край шелкового покрывала и торжественно сдернул его с лежащего тела. По кругу плащей пронесся восторженный шепот – на мраморном пьедестале возлежала абсолютно обнаженная девушка с огненно-рыжими волосами. Глаза ее были безмятежно закрыты, грудь ровно вздымалась, будто во сне, локоны рассыпались вокруг головы, будто нимб.

– Поднимитесь, братья! – уверенным басом воскликнул алый – будто и не он только что извлекал из себя гортанные языческие заклинания.

Фигуры торопливо повскакивали на ноги.

– Готовьте чаши!

Тут выяснилось, что под самыми окнами, в тени драпировок, были скрыты двенадцать одинаковых кубков желтого металла – то ли бронзовые, то ли вовсе золотые. Предводитель запустил свободную руку под плащ, тоже достал чашу, почти такую же, как у остальных, но украшенную по ободу разноцветными каменьями, снова повернулся к алтарю. Сверкнуло в свечном свете кривое лезвие и аккуратно, почти нежно коснулось белого тела, медленно скользнуло от ложбинки у основания шеи до пупка, оставляя темно-красный след. Позади кто-то охнул. Жрец резко обернулся на звук, замер, высматривая что-то во вновь обретшем безмолвие силуэте.

– Брат Аристарх, – указал он своим бокалом на одного из плащей, – подойди.

Фигура помедлила, но все же двинулась к центру залы.

– Дай мне свой кубок. Ты будешь первым сегодня.

Алый жрец опять повернулся к неподвижной жертве, вновь коснулся кинжалом и подставил чашу под ожившую струйку. Набрав чуть больше половины, протянул стоящему рядом брату Аристарху:

– Пей!

Человек в черном плаще помедлил, затем нерешительно поднес посудину к капюшону –