Читать книгу - "Гром над пионерским лагерем - Валерий Георгиевич Шарапов"

взором, что выглядит Наталья… ну примерно так же, как когда изображала из себя помешанную. Исхудавшая, истончившаяся, полупрозрачная, прям дым от погасшего костра. И папку с работой держала намертво, точно хватаясь за последнюю нитку, отделяющую от полного безумия.

Вера тронула ее за плечо:

— Ната-а-а-аша. Ты ко мне?

Та очнулась, как от тяжелого кошмара:

— А?! Да-да. Я тут, товарищ директор…

— Нет никого, — успокоила Акимова, — неужели ты уже все внесла?

— Да, — кивнула Наталья, а обратно голову подняла с трудом.

— Проходи.

Вера, самолично приготовив чай и пододвинув стакан Введенской, принялась изучать плоды ее трудов. И чем больше она этим занималось, тем суше становилось во рту, тем более разрастался внутри шар просто необыкновенного восторга. Много лет она на этом посту, многое изучала, повидала — но не такую красоту.

Чистый восторг. Рисунок теплый, даже горячий, точно светился изнутри. Древо жизни с симметричными ветвями, корни, перетекающие в реку, птицы на ветвях, что-то между ангелом и божеством, фон — глубокий, ночной, напрямую говорящий с вечностью… которой, как известно, нет.

Да. «Это не пройдет. Слишком много свободы. Слишком много подтекстов. Но это надо отстоять любой ценой». Даже руки затряслись. Вера вздохнула, откладывая карандаш, взятый наизготовку.

— Наташа, это невероятно, — признала она абсолютно искренне, — ты, Наташа… я не знаю. Ты гений.

— Спасибо, — вяло отозвалась Введенская.

— Я буду за это биться, но есть кое-какие моменты. Надо смягчить.

— Хорошо, — по-прежнему деревянно согласилась Наталья.

Вера, очинив карандаш потоньше, с болью сердечной отмечала фрагменты, которые — она знала точно — все равно вырвут с кровью и мясом. Изгиб павлиньих перьев у сиринов, иноземные завитки в ветвях, звезду над древом жизни, слишком кровавые, насыщенные, напоенные соком зерна граната… Сердце кровью обливалось, перед глазами уже стояли сказочные переливы волшебного шелка!

А Введенская так и сидела сиднем, точно оторопев навсегда. Раньше ее каждый штрих интересовал, чаще задевал и заставлял ершиться, отстаивая свое виденье, теперь сидит, сложив руки, только тупо кивает — и молчит. Что с ней?

— Наташа, я считаю, что это невероятная красота, — пояснила Вера.

— Хорошо.

— Я не хочу, чтобы она легла на полку. Надо совсем немного, вот тут, тут, и пусть звезда не будет такой указующей…

Вера увлеклась, объясняя, но вскоре поняла, что ее не слышат. Тогда, отложив карандаш, она чуть хлопнула ладонью по столу:

— Все. Хватит.

Тут почему-то Наталья вскинулась, подняла глаза — синие, пустые, в темных кругах. Вера продолжила:

— Ты немедленно отправляешься отдыхать. Это приказ.

— То есть… как?

— Ты не была в отпуске три года. Нарушение КЗОТа.

— Как же…

— Вот так, — Вера достала из стола конверт, протянула, — это путевка в санаторий. Правда, на другой конец области, от Текстилей на электричке, но ближе, извини, нет.

Наталья, все еще не понимая, взяла конверт, так же машинально открыла, тупо глянула. Вера объяснила:

— Я приказываю: тотчас собираешь вещи и отправляешься. Путевка на семь дней.

— Как же план?..

— Плевать. Ты устала. Задержим сдачу, я все беру на себя. Обещаю, понимаешь?

— Д-да, но…

— Никаких но. Я не стану рисковать здоровьем трудящихся. Свежий воздух, усиленное питание, прогулки по дорожкам среди деревьев — все! Приступай, и возражения не принимаются, вплоть до увольнения. Сейчас же выезжаешь.

— Я, — то ли спросила, то ли заявила Наталья.

— Ты.

— Соня.

Вера вздохнула:

— Отдохнуть бы тебе. Девочка непростая, строптивая, пусть бы осталась в лагере. Сегодня на практику девчата из педучилища прибудут — будет и квалифицированный присмотр, и образование.

Наталья вроде бы осознавала суть предложений и, осознавая, оживала, как чахлый цветок под лейкой.

— Но ведь можно с ребенком?

— Само собой, можно. Но может, одна съездишь?

И Наталья, видать окончательно проснувшись, твердо заявила:

— Мы едем.

— Вот и славно, — мягко сказала Вера, вставая и совершенно не по-директорски, а запросто, по-бабьи обнимая худющие, но нерушимо прямые плечи, — глупенькая. Неужели я не знаю, каково тебе?

«Нет, хорошая моя, колючая и добрая Вера. Не знаешь. И дай тебе Бог никогда этого не узнать».

Не узнать, как это — когда от безысходности, стыда, мигрени и панических мыслей раскалывается полголовы так, что боль физически выдавливает брызги слез из глаз. Как горячо любимый человек своими ловкими, волшебными пальцами распускает косу, начинает ласкать, гладить, целовать так, что боль убирается прочь. Не знаешь ты, что это — плакать от счастья в его объятьях, лепеча чистую правду: «Люблю, люблю». И не дай Бог тебе услышать после всего этого: «Так как насчет клише-то, Наташа? К десяти утра чтобы были, иначе…»

Эти три жирные точки в конце предложения. А за ними стоит слово Соня. Он знает, чего она, неуязвимая нищета, боится.

Он понял, что его слышат и правильно понимают. И он сказал жестко, страшно, точно подписывая приговор: «…или ты ее никогда не увидишь».

А тут вдруг Вера со своей путевкой. То есть можно сорваться, можно уйти, забрать дочку и исчезнуть туда, где Князь точно найти не сможет. А там — будь что будет. Честно — она уже даже о Катерине не думала.

«Мы просто исчезнем. Он не сможет больше угрожать, не сможет уродовать Соню. Бог послал, не иначе».

Рука сама схватилась за конверт с путевкой, голос зазвучал, как услышала Вера, спокойно, по-старому, может, чуть с большим жаром:

— Мы едем. Большое, больше спасибо.

— Вот и славно.

Перед выходом Наталья не удержалась, обняла ее, чужую, жесткую тетку, более того, расцеловала и даже — о ужас — перекрестила. И поклялась: «Бога молить буду, за тебя и за всех, кого любишь» — хорошо, что мысленно.

Вера ужасно смутилась, но ничего не сказала, кроме краткого, начальственного:

— Поезжай себе.

Наталья летела в лагерь, не чуя ног. Свободны, свободны! Сейчас осталось просто забрать дочку и немедленно на поезд. Сонечка поспрашивает про папу, может, немного поканючит, но ничего, заговорим рану — забудет скоро! Жила же столько лет без него. Так долго ему дела не было до них, а теперь, когда ребенок вырос и пришел в ум, немедленно потребовалось в голову к ней залезть, как гриб-паразит. Ну нет уж, милый папаша, не выйдет!

Много всякой восторженной ерунды устроило свистопляску в высохших Натальиных мозгах. Но вот она вошла в корпус, увидела веселых, незнакомых девчонок в галстуках. Одна из них, сверившись с тетрадкой, спросила спокойно:

— А вы Соню разве не забрали?

И тотчас высохшие мозги взорвались горячей желчью и кровью. Багровая пелена застила глаза. Наталья полетела обратно домой.

…После шести часов непрерывного наблюдения напрашивался единственный вывод: в доме из посторонних никого. Или же кто-то, кто