Читать книгу - "Последняя инстанция - Владимир Анатольевич Добровольский"

раз об этом и речь вели. За стопкой. Припоминаешь? Порезан был один чудак на нашей улице, бухарик, насмерть, а мне когда карточку показали, гляжу: личность-то где-то встречалась. Еще гляжу… — приставил Геннадий к глазам воображаемый бинокль, — ни более ни менее — тот самый, который в подъезде мне попался, девятнадцатого это было, непосредственно в восемь часов. Ну вот и вызвали меня как свидетеля, в чем, конечно, и расписываюсь. Росписей понаставил штук пять.

— И все? — мрачно спросила Тамара. — Отпустили?

Личико ее, остренькое, с подведенными глазками, то мрачнело, то прояснялось.

— Велели: беги до дому за бельишком, — рассмеялся Геннадий. — И сразу — назад.

— Я тебя умоляю! — капризно повела она плечом.

Мне, видимо, скрывать от них свое участие в этом происшествии не было резона.

— Так и меня ж вызывали, — сказал я.

— А тебя за что? — спросил Геннадий недоверчиво.

— За то, что в машину его грузил.

Мой сумрачный юмор воспринят супругами не был: их слишком поразило совпадение. На их же улице, в тот же вечер! По-видимому, и про дружину я мог бы сказать им, но они расспрашивать не стали.

— Честно? — только и воскликнул Геннадий, раскинув руки, словно бы собирался заключить меня в объятия.

А Тамара подбоченилась, расхохоталась:

— Комики! За одним столом сидели, каждый свое долдонил, а сдолдониться милиция помогла!

Что тут было смешного, не знаю, и чтобы так хохотала, за ней не замечал, а хохотала она исступленно, навзрыд, прижав кулачки к щекам, и поскакала в туалетную, открутила кран, — слышно было, как под сильным напором хлещет вода.

— С приветом… — желчно ухмыльнулся Геннадий, пошел за женой, а она, видимо, заперлась. — Слышь, Томка, — постучался он, — выходи, на стол накрывай.

Мы оба с ним свидетели, подумал я, по этому делу, но Лешка не зря подослал меня в их дом. Что-то тут не чисто. Что-то не чисто у них, и разобраться в этом суждено, видать, мне. Милиция сильна, но и я-то не лыком шит. Не нужно только казаться тут чересчур навязчивым.

Я вышел в переднюю, Тамара заперлась, не открывала, и слышно было, как хлещет и хлещет вода.

От выпивки я отказался наотрез: мне завтра утречком брать интервью в аэропорту — делегация из ГДР. Да и Геннадий не особенно настаивал: жена разозлила его; я уже был на лестничной площадке, а он все барабанил кулаками в дверь.

17

Ни разу еще не приходилось Бурлаке так маяться, как с розысками этого злосчастного бумажника. Безрезультатно.

Легче перерыть все урны в городе, все мусорные ящики, чем это. Да был ли бумажник? Ну, был. А где утерян? Уворовали? Где уворовали, где? Может, в Омске? А может, в Томске? «А может, все-таки на нашем вокзале? — съехидничал Кручинин. — Полез-то он за деньгами там».

Безрезультатно.

Бурлака знал, что говорит. Когда он говорил, что найдет, — находил. А когда говорил, что не найдет… Редко такое бывало — впервые, пожалуй. Фортуна повернулась к нему этим самым местом?

Впервые, пожалуй, мало было ему суток: бумажник — раз; Энергетическая — два; Вера Петровна Коренева — три; телеателье — четыре; парикмахерская на Краснознаменной — пять. Отовсюду в любой момент мог прийти важный сигнал, — радист, не снимай наушников, будь на приеме!

Сигнал от Кручинина он принял поздно вечером и все же ухитрился поймать Кореневу на заводе, хотя она работала в первой смене, а разных общественных нагрузок было у нее столько, что и не угадаешь, где ловить. Коренева подтвердила показания Подгородецкого: встретились на улице — видимо, около восьми или позже, он был с женой, от него попахивало крепко, от жены — поменьше, а выпили в какой-то забегаловке, таиться не стали и вообще терпимы тем, что не таятся, недостатков своих не замалчивают, почему и уверена Коренева, что с помощью разъяснительных мер удастся-таки этих разгильдяев перевоспитать. Поскольку уж к слову пришлось, Бурлака порасспросил Кореневу о Подгородецких поподробнее: как живут, какие взаимоотношения, в чем проявляется разгильдяйство и не страдает ли от этого сын. Коренева сказала, что Эдик у них — мальчишка ничего, не разболтанный, не вредный, мать, конечно, заботится, обшивает, то да се, большей частью он — вне дома, то есть с моим сынишкой, сказала Коренева, под присмотром, хотя, конечно, присмотр нужен систематический — в дошкольном учреждении, чего, призналась она, в кратчайший срок добиться ей не удалось. Спасибо, посодействовали через газету.

Живут Геннадий с Тамарой тоже ничего, сносно, можно сказать, — не скандалят, не нарушают порядка, за исключением нескольких недостойных сцен со стороны Геннадия, когда в нетрезвом виде и до протокола доходило, но похоже, что выправляется, осознает, да и участковый свою лепту профилактики внес.

Коренева сказала, что профилактика тут простая, но смотря для кого: бросьте в рюмку глядеть, зелье это проклятое до хорошего никого еще не доводило, в частности — если психика спиртным подмочена, с Уголовным кодексом встреча неминуема. Они, сказала Коренева, пристрастились в рюмку заглядывать, он и Тамару приучил, а это уж форменное безобразие. Коренева сказала, что борется с этим отрицательным явлением по мере сил и возможностей, и в тот вечер тоже боролась, проводила с ними работу: Геннадий хотел вина взять в «гастрономе», но ограничилось пивом. «Две бутылки?» — спросил Бурлака. Две бутылки, жигулевское, это можно, сказала Коренева, это даже наша бабуся употребляет. Они разгильдяи, сказала она, у них как получка — так пир горой, а потом еле-еле перебиваются — на сдаче посуды живут. Учить их надо.

«Вы, значит, с Тамарой вперед пошли? — спросил Бурлака. — А Геннадий — в «гастроном»? И долго его не было?» Коренева сказала, что не было его минут пять, не больше, «гастроном»-то рядом, они еще с Тамарой заспорили, дадут ему пиво без очереди или не дадут, а потом он хотел покопаться в телевизоре, прикинуть насчет реконструкции, у меня «Темп», сообщила Коренева, старенький, а работает — лучше быть не может, ни на какие громадные экраны не променяю, только шестого канала нет, одну программу берет. Однако не дали Геннадию покопаться, сказала Коренева, смотрели цирк из Москвы, больше часу, да так и не досмотрели: и моему, и ихнему — поздно, спать пора, и тогда уж они со своим пошли к себе — на третий этаж.

Бурлака не стал хулить фортуну, а рассудил здраво: на то и версии, чтобы продираться сквозь них, как сквозь заросли, и ту ветку, которая мешает, рубить безжалостно. Он вовсе не считал себя непогрешимым, как и не считал себя неисправимым бодрячком, но