Читать книгу - "Фальшивая убийца - Оксана Обухова"

Марья сбросила пальто на подставленные руки Светы и осталась в длинном черном платье на тонких бретельках. Какое-то серебристо-матовое украшение словно прилипло к коже на ее груди, Марья поправила застежку, спрятавшуюся под завитками волос на шее, и украшение пустило сноп искр.

Ни колец, ни сережек на ней не было. Только плоская гладкая змея, спускающаяся в декольте. Звенья украшения плавно увеличивались к центру и сужались у ключиц.

…Примерно через полчаса после приезда Марьи к крыльцу подрулил огромный, как вагон, вседорожник.

Из чрева прямоугольной машины выбрался совершенно квадратный гражданин.

При первом взгляде на Виктора Андреевича Вяземского у меня в мозгах четко застряла аналогия – «Черный квадрат» Малевича. Легкий снежок засыпал его прямые плечи, утянутые в темный кашемир пальто, четко очерченный квадратный подбородок разрезала абсолютно прямая щель неулыбчивого рта.

Виктор Андреевич помог выйти из высокого салона жене. Нана вылезала тяжело. И кажется, была недовольна выбором транспорта. Грузно спрыгнув с подножки, она угодила туфлей в крошечный сугроб и долго трясла ногой – как брезгливая, замочившая лапы кошка, – отчитывая мужа.

Невозмутимо-геометрический супруг держал локоть под прямым углом, в который всем маникюром вцепилась благоверная, и безучастно смотрел в глубь парка. Его сомкнутые губы не выпустили даже облачка пара.

– Наша Нана – княжна настоящих грузинских кровей, – сопровождал картинку голос за кадром. – «Воинствующая добродетель», как называет ее мама. Вся насквозь правильная, высоконравственная и очень шумная. Любое отступление от норм морали вызывает у нее такой взрыв праведного гнева, что… в общем, лучше с ней не спорить, отойти в сторонку. Она всегда права. Потому что добродетельна.

Свою темно-коричневую стриженую норку Нана сбросила на терпеливо подставленные руки мужа.

В связи со всем увиденным и услышанным невозмутимость Виктора Андреевича заслуживала самого искреннего восхищения. Или сочувствия, если угодно.

Довольно полная и очень статная грузинская княжна, утянутая в черный шелк, долго поправляла перед зеркалом каждый волосок безупречной прически. Потом отцентровала галстук мужа и повлекла его в арьергарде на второй этаж.

Чету супругов Вяземских сопровождала Клементина Карловна. Это были гости Капитолины Фроловны, она встречала их в коляске на по роге любимой гостиной Ирины Владимировны. Сегодня был ее день. День ее приема и приезда ее детей и внуков.

– А почему ты не называешь ни Марью, ни Нану «тетей»? – потягиваясь и разминая окостеневшую без движений спину, спросила я.

– Ты можешь представить Марью чьей-то «тетей»? – выразительно поднял брови и усмехнулся Артем.

– А Нана?

– А у них в семье так принято.

В первый момент я хотела уточнить, какую именно семью – дядину или первоначально-грузинскую – Артем имел в виду, потом кое-что вспомнила и спрашивать не стала.

Кажется, папа говорил, что в Грузии определение человека по одному имени считается знаком высочайшего признания народа. Причем не просто по имени, а по его уменьшенной версии. В Грузии может быть только один Миша – президент, или Буба – певец. И что важно: не Вахтанг Кикабидзе, а именно – Буба. Как только грузин упоминает при соотечественнике какое-то уменьшительное, детское имя, сразу становится понятно, о ком речь. В Грузии может быть только один Миша или Буба без всяческих фамилий. Ес ли грузины определяют тебя по имени, ты достиг на родине признания. Ты – один. Ты – на вершине. (Впрочем, если задуматься, в России тоже существует нечто подобное. У нас есть только один Вольфович и лишь одна, не менее эпатирующая, Ксюша. Фамилий называть не надо. Их имена звонко бряцают, как медали за заслуги на ниве шоу-бизнеса.)

За пятнадцать минут до начала званого ужина, назначенного на 23.00, к крыльцу подъехал скромный «мерин» представительского класса. Две передние дверцы одновременно раскрылись, и в успевшие увеличиться на метеных дорожках сугробы выпрыгнули младшие представители клана Вяземских: Георгий и Кристина.

Брат и сестра спешили. Кристина на ходу снимала перчатки и расстегивала пятнисто-белую шубку; Георгий, отряхивая с лакированных ботинок снег, печатал по ступеням шаг.

Кристина, хорошенькая брюнетка с округлыми формами, несколькими движениями взбила в гриву распущенные волосы. Брат ковырялся у зеркала дольше. Поправлял галстук, приглаживал темные волосы – довольно крупные залысины на его лбу намекали, что этот молодец полысеет годам к тридцати, – потом снова поправлял галстук, вытягивал манжеты и щупал запонки.

Кристине, судя по всему, передался темперамент, но не величавость матери. Георгию достались невозмутимость батюшки и привередливость маман. Кристине был двадцать один год, Георгий недавно отметил четверть-вековой юбилей. Сестра, думаю, никогда не была и не станет дурнушкой, внешность брата ставила меня в тупик. Безвольный округлый подбородок плохо монтировался с тонким хрящеватым хищным носом. Словно двуликий Янус, Георгий был многолик. Когда он попадал под камеры в анфас, в первую очередь в глаза бросались круглые, по-детски пухлые щеки, но стоило ему повернуться в сторону, как все менялось. Откуда-то вдруг выступал патрицианский профиль: правильный греческий нос становился главным, и даже легкая припухлость под подбородком не уменьшала, а увеличивала сходство с чеканным профилем великих консулов. Малейший поворот головы и – разительная перемена. На место маменькиного сынка выступал суровый муж…

Внешность Георгия была неуловима. В ней не было определенности.

(Но на паспорт ему, пожалуй, лучше все же фотографироваться в профиль.

Жаль, что закон не позволяет.)

За несколько минут до одиннадцати – тянуть дальше было уже невозможно – я и Артем синхронно отпрянули от «подоконника», посмотрели друг другу в глаза: я со страхом, наследный принц с виноватым сочувствием.

– Ну, с Богом, – сказал Артем. – Иди не бойся, мама и Муслим будут рядом.

Полковник приехал в Непонятный Дом загодя и теперь вместе с семейством ждал появления «сюрприза», о чем один раз – мы это слышали по мониторам – в гостиной объявила Ирина Владимировна. Принимая сочувственные реплики родственников – ах, ах, дорогая, ты отлично держишься, – она сидела в любимом кресле и держала в руке так и не отпитый бокал с сухим вином.

Когда я спускалась с третьего этажа на второй, ноги мои выделывали пляску святого Витта. Лицо же, напротив, окаменело, и в ответ на удивленные взгляды горничных, встретившихся мне возле малой парадной столовой, я не смогла изобразить даже смутного полунамека на полуулыбку.

Клементина Карловна приняла мое появление у зала немного напряженно. Пронзив меня взглядом – Ирина Владимировна не посвятила ее в ситуацию, – она слегка посторонилась, и я, укрытая от Вяземских створкой открытой двери, остановилась за порогом, откуда мне было видно только приглашенного сомелье, обходящего узкий край стола с бутылкой наперевес.