Читать книгу - "Только никому не говори. Солнце любви - Инна Булгакова"

А я-то, как назло, во французском — валенок… ну, английский, немецкий, теперь вот португальский… Ну, мы с ней нашли в «Ляруссе» эти самые флёр де лис, кое-что она мне перевела. Вот я и хотел спросить: переводить мне всю статью в «Ляруссе» или нет? Она огромная, шрифт убойный, без лупы не рассмотришь… Одним словом, провожусь я с ней… Нет, вы не подумайте, я готов, чтоб только кончилось все поскорее. Но главное — для нас ведь ничего интересного… Не про французскую же корону Павел Матвеевич три года твердит.

- Что тебе ещё перевела библиотекарь?

- Да только то, что происхождение лилий на королевском гербе неизвестно: до сих пор спорят историки и археологи. Возникли в XII веке, вроде даже впервые в 1180 году. Есть работа какого-то Бомона «Исследование о происхождении лилий». Он считал, что название «флёр де лис» образовано от кельтского «ли» — король. Но это недостоверно, в общем, выдумка.

- И все?

- И все. Тут её позвали, и она ушла. Я посидел-посидел, увидел там стишок в тексте, хотел перевести — ерунда какая-то получается. А под стишком, правда, одну фразу одолел, буквально что-то вроде: «Короли французские открыли герб: небесные три цветка лилии из золота, это девиз: лилии не трудятся, не прядут — связанный с притчей из Евангелия по Матфею».

- Что ещё?

- В общем, все что успел до закрытия. Я, дурак, с королями, конечно, долго провозился, как-то увлёкся: Меровинги, Каролинги, Капетинги — что вытворяли! Если б я сразу за «Лярусс» взялся… Да, вот ещё, я перерисовал несколько орнаментов, — Петя вынул из кармана рубашки смятый листок, я с жадностью схватил: четыре геральдических цветка с тремя крошечными лепестками различных форм и пропорций.

- Они изображались на знамёнах, на украшениях разных, на эфесах шпаг, — продолжал Петя, — эти самые французские лилии — флёр де лис. Я вот думаю, Иван Арсеньевич, не заняться ли мне историей?

- Какой ещё историей?

- Может, средних веков? Знаете, я начал читать — не оторвёшься, правда, вот для нас ничего интересного.

- Ошибаешься, — ответил я задумчиво. — Все это крайне интересно. И история средневековья крайне интересна. Попробуй займись.

- Значит, переводить статью?

- Пожалуй, не стоит. Пожалуй, мы и так обойдёмся… Давай-ка помолчим минут десять, требуется подумать.

Я закрыл глаза, сосредоточился. Чудовищная идея — не может быть!.. Может, не может, а надо проверить…

- Так. Сейчас мы навестим Анюту… да и в погреб я давно собираюсь. Ты пойдёшь со мной.

- Ага.

- Иди, я догоню.

Я подошёл к койке Василия Васильевича, шепнул ему несколько слов — бухгалтер взглянул на меня с диким любопытством, но ответить не успел: я бросился за Петей.

Анюта, в своём ядовито-зелёном сарафане, слегка покачиваясь, полулежала с раскрытой книгой на коленях в гамаке, подвешенном за сучья старых корявых яблонь. Дмитрий Алексеевич сидел и курил в шезлонге рядом. Мы с Петей пристроились на лавочке возле стола; напротив продолговатая клумба без единого цветка действительно напоминала свежую могилу. Я вздрогнул, то самое ощущение, нет, воспоминание, что мучило меня с моего посещения погреба, вдруг вспыхнуло в душе ярко и пронзительно: я вспомнил.

Художник спросил:

- Есть новости, Иван Арсеньевич?

- Всего лишь одна, зато не просто новость, а прямо-таки драгоценность. — Меня не интересовал сейчас художник — я не спускал глаз с Анюты: она глядела исподлобья, хмуро и недоброжелательно. — Наш юный друг, — я кивнул на Петю, — занимался в эти дни французской историей. Интересные дела творились в этом королевстве при Филиппе II Августе.

- При ком? — недоверчиво переспросил Дмитрий Алексеевич, словно не веря ушам своим.

- XII век: мрачное средневековье, феодальная раздробленность, слабые ещё правители по крохам собирают Прекрасную Францию, — я выдержал паузу. — И представьте себе, именно тогда, восемьсот лет назад, случилось событие, имеющее связь с безумием Павла Матвеевича.

Среди моих слушателей произошло движение: у Вертера, как мы говорили в детстве, отвисла челюсть; Дмитрий Алексеевич всем телом подался вперёд, выражая нетерпеливое ожидание; Анюта мгновенно выпрямилась, голубые глаза сверкнули тревогой.

- Иван Арсеньевич! — воскликнул художник. — Все это непонятно, конечно, но… Если вы догадались о тайне Павла, то, может быть, догадываетесь и кто убийца?

- Не догадываюсь, а знаю.

- Так кто же?

- Потерпите немного. В сущности, меня по-настоящему волнует только один момент, я должен его выяснить… Собственно, я пришёл посидеть в погребе, с вашего позволения, — я вопросительно взглянул на Анюту, она кивнула нехотя. — Ну и просто поговорить, уточнить…

- Но послушайте! Неужели какой-то французский Филипп Август… чем он вообще знаменит-то? Все, что до «Трёх мушкетёров», для меня в тумане… Нет, серьёзно, в истории Франции вы нашли ключ к разгадке преступления?

- Да. Разумеется, помогли ещё кое-какие обстоятельства. Например, история создания одного портрета…

- Моего? Вы знаете, где он?

- Он, по-видимому, увезён… далеко, за две тыщи километров… ну, что ещё?

- А вот что ещё, — Анюта тяжело глядела на меня. — Вот этот вот мальчик, который букеты кому-то дарил, а?

- Да, Пётр, объяснись, наконец. Давай до конца выясним твои отношения с убитой.

- Да не было у нас никаких отношений! — заорал он отчаянно.

- Не было? — заговорила Анюта низким вздрагивающим голосом. — Букеты… билеты! Ты взял в ту среду у Маруси билеты? Признавайся!

- Какие ещё билеты? — удивился художник.

- Да это уже неважно, Дмитрий Алексеевич, — начал я, но Анюта перебила:

- А для меня важно!

- Ладно, ладно… — сказал я рассеянно. — Помните, Дмитрий Алексеевич, сияющую, как вы выразились, Весну Боттичелли? В то воскресенье Петя привёз Марусе билеты по русскому языку, которые он выпросил у одного первокурсника: по ним вроде бы на экзаменах спрашивают. Так вот, именно к среде она обещала их переписать, и Петя явился за ними. После этого билеты с дачи исчезли. Но сначала объяснимся с букетами. Ты дарил Наташе Ростовой нарциссы?

- Ну и что? Мне Елена Ивановна поручила, наша литераторша, от имени класса преподнести. Можете у неё спросить, если не верите!

- Возникнет надобность — спросим, — разговор все больше начинал занимать меня. — Не волнуйся так. Маруся тебя поцеловала. Почему ты мне об этом ничего не сказал?

- Не придал значения.

- Мальчик, не морочь мне голову!

Петя покраснел и отвёл взгляд.

- Ну придал, придал. Слишком большое значение. Ну дурак! И не я один: все ребята решили, что она за мной бегает, когда ей вдруг вздумалось в университет со мной готовиться.