Читать книгу - "Чужая ноша - Марина Владимировна Крамер"

— Там были всякие сладости для Антона, игрушки, витамины какие-то — упаковками. Да ты у мамы спроси, она их тоже принимает.

— Мама уснула, — соврала Анфиса, не желая рассказывать отцу о том, как они расстались.

— В общем, ничего криминального там не было, если ты вдруг об этом подумала. А фото я тебе сейчас сброшу, телефон мамин только возьму…

Леонид Николаевич вышел, а Анфиса, прислонившись к дверному косяку, закрыла глаза. Ей вдруг стало очень тяжело в этой квартире — словно она ее выталкивала, отвергала, как будто Анфиса была инородным телом, которому здесь нет места.

«Какое мерзкое чувство… ведь я здесь родилась, выросла… а теперь все тут чужое, не мое, и оно меня не принимает. Почему так?»

Вернулся отец, держа в руке телефон Тамары Андреевны:

— Вот… сама посмотри и перешли, что нужно.

Он снова уселся за стол и совершенно потерял интерес к дочери, погрузившись в чтение. Анфиса открыла галерею, выбрала несколько последних фотографий и переслала себе.

— Папа, я ухожу, — громко произнесла она, положив телефон на край стола, но отец, только рассеянно кивнувший, похоже, этого даже не услышал.

Полина

Внутри жилище Тимофеевны вообще ничем не напоминало то, что себе рисовала в голове Полина. Просторная веранда, налево приоткрытая дверь в кладовку, виднеется стол, а на нем стопка коричневых бумажных пакетиков и медная ложка наподобие тех, что в супермаркетах лежат в лотках с замороженными ягодами, продающимися на развес, только маленькая. На самой Тимофеевне был белый фартук и нарукавники — видимо, они оторвали ее от фасовки трав.

Хозяйка открыла тяжелую дверь, ведущую в дом, вошла первой, на ходу бормоча что-то под нос. Дарья ободряюще кивнула замешкавшейся на пороге Полине:

— Вы не бойтесь, это она больше для вида… вообще-то Тимофеевна тетка добрая, помогает всем и денег не берет. А за травами к ней и из города приезжают.

Они вошли в светлую просторную комнату с тремя большими окнами, занавешенными тюлем, хорошо пропускавшим свет с улицы. Мебель в доме тоже была довольно современная, а техника новая и не из дешевых.

— Проходите, раз пришли, — усаживаясь за большой круглый стол посреди комнаты, пригласила Тимофеевна. — Тебя как звать-то? — обратилась она к Каргополовой, и та вынула удостоверение:

— Полиной меня зовут. Я следователь.

Тимофеевна всплеснула руками:

— Ну, выходит, дождалась я! Теперь душа успокоится, расскажу тебе все, а то перед смертью такой грех хранить уже сил нет.

— Перед какой смертью, ты что мелешь-то, Тимофеевна? — возмутилась Дарья. — Ты, если уж честно, и не болеешь-то ничем из того, на что ровесники твои жалуются! Помирать она собралась!

— Ты, Дашка, не дребезжи тут, — спокойно отозвалась Тимофеевна. — Это вы не знаете, когда смерть за вами придет, а я чую. И не мешай-ка нам говорить, поди вон лучше травки по пакетам разложи, знаешь, поди, как делается. В тазу там сбор стоит, в чуланке.

Дарья послушно встала и вышла, плотно закрыв за собой тяжелую дверь, а Тимофеевна, сложив на столешнице руки, вдруг уставилась в лицо Полины внимательным взглядом, та даже поежилась.

— А ты не бойся меня, девка, — все так же спокойно произнесла Тимофеевна. — Я плохого сроду никому не пожелала и не сделала, грех это. А зато вот всю жизнь рядом с грехом прожила и сказать о том никому не могла.

— Почему?

— Не слушали. О некоторых людях правду знать никто не хочет, потому что себе дороже такая правда обходится. Не побоишься?

Она посмотрела на Полину испытующе, и Каргополова кивнула:

— Нет, не испугаюсь. Я хотела с вами о Санниковых поговорить, о том, что у них за пожар случился, как вышло, что глава семьи сгорел, даже помочь не успели.

— А он не сам сгорел, — сказала Тимофеевна. — Сынки его в том сарае закрыли и подпалили, а Анна видела все и с ума сошла от этого. Шутка ли — дети отца живьем спалили…

Полина почувствовала, как по спине пробежал холодок от ужаса. Действительно, от такого можно сойти с ума…

— Но Витька, если уж по правде, сам виноват был. Он же сыновей-то не просто бил смертным боем, он над ними издевался. И сарай этот вроде как в наказание ему, как ответ на то, что он с детьми делал. Сашку-то он в том сарае запирал за провинности, да не просто запирал, а привязывал, как собаку бешеную. По два дня, бывало, пацан сидел там на воде и хлебе. Витька с работы приедет, кусок хлеба швырнет ему, да еще с таким прицелом, чтобы Сашка еле-еле дотянуться до него мог. — Тимофеевна перевела дыхание. — Юрка, бывало, прокрадется, пока мать не видит, притащит старшему, что со стола спереть смог… с трех лет уже так делал, соображал. Ну а когда Сашка вырос да уехал, тут уж Юркин черед настал в сарае том сидеть, и вот ему-то уж помочь некому было.

— А… мать? — еле выдохнула Полина.

— А что — мать? Та считала, что отец прав, знает, как надо мужика растить, чтобы дурь в голове не заводилась. А лет в одиннадцать, кажется, Юрка попытался из дома сбежать. Взял велосипед и поехал, ну, его на перекрестке грузовик и сбил. Хорошо, не насмерть, только переломало всего. В больнице лежал долго, думали, что вообще дурачком останется, но повезло. Анна тогда ко мне прибегала, все просила, чтоб я сбор от болей сделала, Юрка очень головой мучился, ночами напролет кричал. Но ведь и это Витьку не остановило… Пока Юрка болел, он его, конечно, не трогал, а чуть на ноги встал — и снова началось.

— Ужас какой… — поежилась Полина. — И что же — никто об этом не знал?

— Почему? Все знали. Но я же тебе сказала — есть люди, правду о которых знать себе дороже. Вот Санниковы из таких. А пять лет назад, аккурат перед пожаром этим, услышала я разговор между Юркой и Анной… ты не подумай, не подслушивала — картошку на огороде обрабатывала, а они, видно, у забора в маленьком огороде разговаривали, меня не видели, у них там вишни густо насажены, прямо как вторая изгородь. Так вот, Анна тогда Юрке выговаривала — мол, допрыгаешься, отец тебя либо сам прибьет, либо в полицию сходит, они помогут. А Юрка отвечает — я не абы кого прибил, а ворюгу, который свое добро нажил тем, что других