Читать книгу - "Повелитель разбитых сердец - Елена Арсеньева"

Итак, мы с Николь выходим из дому, сажаем нашу принцессу вколяску, обвешиваем ее погремушками и двигаем по улице Друо к бульваруИтальянцев, потом по рю Монмартр (от настоящего Монмартра, холма – скопищахудожников, улица находится довольно далеко, в другом районе Парижа, как ибульвар Монмартр, и предместье Монмартр, и причины таких географическихнеувязочек я объяснить не могу) спешим к Аллеям. Это такой премилый парк илисад, не знаю, как точно сказать. В общем – восхитительное место, состоящее измножества прелестных аллей, названных именами разных поэтов, например, АллеяГарсиа Лорки. Здесь фонтаны, детская площадка, корты, полно лавочек, голубилетают тут и там, в церкви Сен-Юсташ бьют колокола и часы – ну чудно! Правда,идиллию то и дело нарушают летучие полицейские отряды. Они и правда летучие!Молодые и все, как на подбор, красивые атлеты в черном пролетают на роликовыхконьках, почти не касаясь земли, и со страшной силой бдят за порядком. Ну чтож, с этим лучше перебдеть, чем недобдеть. В Париже боятся террористов, как ивезде. Мало им импортных исламистов и всякой прочей шушеры – так еще свои,родные, можно сказать, корсиканцы вдруг ударились в воинствующий сепаратизм!

То есть так говорят. Сама я в жизни ни единого корсиканца невидела и при встрече ни за что не отличу от француза. Но, хочется верить, этиангелы или демоны на роликах мигом их узнают и ходу не дадут!

Мы уже на улице Монторгей, которая почему-то напоминает мнемосковский Арбат в его лучшие времена – во времена моего детства. Это же простосказка была! Правда, на Монторгей не продают картин, но эти бесчисленныекондитерские, и бистро, и лотки с мороженым, и чудные дома, и море народу…Уютно здесь просто до невозможности! Вон там, ближе к Аллеям, продаютвкуснейшее мороженое шариками в сладких, хрустящих вафлях. Может быть, успеемдо встречи с Ле-Труа насладиться? Я возьму манго, ром-розан и ананас. Или нет,лучше вместо ананаса попрошу земляничное. Или выбрать дынное? Ну, еще естьвремя решить.

– Ты недорассказала про «Сафо и Фаона», – напоминаю яНиколь, потому что не вижу другого способа отвлечь ее от воркования с Шанталь иперевести на интересующий меня предмет.

Предмет этот – Максвелл Ле-Труа. Понимаю, что человек,который запросто, от нечего делать, разбивает сердца герцогинь и контесс (тоесть графинь) и чьи картины висят в офисах модельеров с мировой известностью,на меня вторично уже не взглянет. Однако отчего-то не идет из головы (и нетолько из головы!) то ощущение, которое я испытала, когда его губы и зубысыграли шутку с моей рукой. А как он ущипнул за попку рашен герл Лору… Ох,что-то подсказывает мне, что с этим баловнем судьбы не так все просто, чтоиногда он, как и античные небожители, спускается со своего Олимпа на грешнуюземлю, и тогда…

Да ладно, угомонись, Валентин ! О чем ты? Вспомни античныемифы. Что стало с бедной Семелой после того, как с ней пообщался Зевс? Онявился к ней во всей своей силе и славе и, конечно же, испепелил молниями! Анесчастная Ио, превращенная им в корову, на которую ревнивая Гера напустиланеотступного овода?

– А кстати, он женат? – выпаливаю я прежде, чем успеваюподумать, что именно произнесет мой шаловливый язычок. И вот так всегда. Вечноя ляпаю что не надо! Сейчас Николь поднимет меня на смех. Нашла кого принять запотенциального жениха – Максвелла Ле-Труа!

Однако «сватья баба Бабариха» почему-то не смеется, асмотрит на меня с горячим одобрением:

– Ну наконец-то ты решилась спросить о главном! Нет,вообрази, Максвелл холост. Месяца два назад, когда был у нас в гостях последнийраз, мой отец начал ему пенять, что тот не женится. Максвелл все отшучивался,дескать, какая жена выдержит мужа с такой безобразной репутацией, как у него, апотом брякнул, что если женится, то на русской: пора восстановить историческуютрадицию. Не понимаю, как я могла об этом забыть! Не понимаю! Сводила тебя скакими-то недоумками, когда тут такой кадр! Просто затмение какое-то на менянашло!

На меня тоже немедленно находит затмение, во время котороговоображение вовсю показывает мне картины блаженной и счастливой жизни рядом сэтим скандальным и обворожительным Казановой.

Да ладно. Угомонись! А Лельку ты куда денешь? Нужна ему твоядочь – made in Дзержинск. Ну и ладно, зато мне она нужна больше всех женихов насвете!

Почему-то у меня начинает щипать глаза. Нет, это же надо –так расчувствоваться из-за одного шаловливого поцелуйчика, и то – не в губы,даже не в щеку, а руки…

Бедная Семела. Бедная Ио. Бедная Валентин!

– А что за традиция? – спрашиваю как бы небрежно.

– Отец Максвелла был женат на русской. После Октябрьскойреволюции ее родители оказались в Париже. А бабушка со стороны матери у него –англичанка, кстати, физик с мировым именем, она и выбрала ему это безумное имя.Так что в нем много всего намешано, всякой крови.

– В том числе и мавританской, – брякаю я.

– Вот уж нет! Ле-Труа – семья националистов, да еще каких.Они за чистоту белой расы. Так что смуглота у него испанская. Но та французскаякровь, которая все же есть в его жилах, тоже о-очень непростая. Да, тыспрашивала меня о «Сафо и Фаоне»? – спохватывается Николь. – Знаешь этукартину?

Киваю.

– Не пойму только, при чем тут красавчик Фаон? – спрашиваюя. – Сафо же была лесбиянкой!

– Ну, это еще неизвестно, – загадочно поднимает бровиНиколь. – Далеко не факт. Она, между прочим, была замужем – за каким-то богачомКеркиласом, имела от него дочь Клеиду. Сафо славилась как примерная мать ижена. Сам Платон дружил с ней, а он не стал бы дружить с кем попало. Даже намонетах в городе Митиленах, где она жила, помещали ее изображения – а мыслимоли это, если бы она была развратной и распутной? Некоторые исследователисчитают, что женщины, к которым обращены ее стихи, – всего лишь подруги пошколе служения музам, которую она устроила у себя дома. Конечно, она пишет окрасоте телесной, однако никакой грубой физиологичности в ее поэзии нет и впомине.

– Серьезно, что ли? – спрашиваю я озадаченно.

– Конечно! Лесбиянкой Сафо можно назвать только потому, чтоона родилась на острове Лесбос. Потом она уехала оттуда, ну а еще черезпятнадцать лет вернулась и жила там до самой смерти.

– Но ее стихи… они же всеми истолковываются однозначно… –мямлю я. – И в книжках пишут о ней…