Читать книгу - "В могиле не опасен суд молвы - Алан Брэдли"

Причалить к берегу у церкви оказалось не такой легкой задачей, как можно было предположить.

Во-первых, Даффи, перегнувшись через планшир, методично избавлялась от всего, что съела за последние две недели. Если вы когда-нибудь видели в кино, как траулер опустошает сети, вы примерно представляете, что я имею в виду. Сказать, что она просто извергла съеденное, – невероятное преуменьшение. Скорее, она выплюнула все свои внутренности. Ужасающее зрелище, по правде говоря.

Если бы не серьезность ситуации, я бы даже посмеялась.

Доггер – надо отдать ему должное – не произнес ни слова. С одного взгляда он все понял и начал действовать соответственно. Медленно, но неуклонно мы двигались к берегу в тишине – конечно, если не считать звуков рвоты.

Лодочники, которые были неподалеку, наверное, решили, что юной леди стало плохо. Чем-то отравилась или морская болезнь. Пялиться нехорошо, так что они не смотрели. Разумеется, никто из них не заметил, что я тащу за открытый рот.

Когда лодка стукнула о деревянный причал, Доггер протянул мне клетчатый плед, который собирался расстелить на земле во время нашего пикника. Я сразу поняла, чего он хочет.

Не привлекая внимания, я взяла плед левой рукой, развернула и небрежно накинула на плававший труп. Пришвартовав лодку, Доггер вышел на мелководье, бережно поднял прикрытое пледом тело и побрел к заросшему зеленой травой берегу. Положил труп на землю на краю церковного кладбища.

Я заметила синяк на шее сзади – как будто человек оступился, ударился головой и упал в воду. «Но у мертвецов не бывает синяков», – вспомнила я.

– Искусственное дыхание? – предложила я, стараясь думать логически.

Однажды Доггер рассказал мне, что изучал джиу-джитсу и систему Кано, согласно которой утопленника можно реанимировать резким ударом по ступням.

– Боюсь, нет, мисс, – ответил Доггер, приподняв край пледа. – Слишком поздно. Этот бедняга уже стал поживой рыб.

Он прав, уши и нос были объедены.

Судя по тому, что осталось от лица, этот мужчина был довольно красив. Длинные рыжие пряди, пропитавшиеся водой, должно быть, когда-то вились кудрями над кружевным воротником его шелковой рубашки.

Я не сочиняю, она действительно шелковая, и его голубые брюки тоже, застегнутые на пуговицы и подвязанные шелковыми лентами под коленями.

У меня было впечатление, будто я смотрю на выходца из восемнадцатого столетия, путешественника во времени, который весело нырнул в воду во времена короля Георга III и наконец решил выплыть.

В следующий миг я предположила: может быть, кто-то пропал с маскарада? Или со съемок фильма?

Наверняка об этом трубили бы на всех углах, но тем не менее – вот здоровый молодой человек (если не считать того, что он мертв) лежит, словно выловленная форель.

Он был почти чересчур красив: как мальчик в голубом со знаменитой картины Гейнсборо, только более бледный.

Но погодите-ка! Он действительно напомнил мне картину, но не Гейнсборо. Нет, это работа куда менее известного художника по имени Генри Уоллис.

«Смерть Чаттертона» – вот как она называлась, и на ней изображено тело печального молодого поэта, который в возрасте семнадцати лет отравился, когда разоблачили его литературные мистификации^[5].

Как я сразу не догадалась, ведь огромная репродукция этой картины много лет висит в моей спальне на почетном месте.

Признаюсь, это одно из моих любимых произведений искусства.

На этой картине Чаттертон, бледностью лица напоминающий рыбье брюхо, раскинулся на убогом диване в съемной мансарде, левой рукой обнажив грудь, в которой совсем недавно билось сердце.

Правая рука свисает к полу, рядом валяется пустой флакончик из-под мышьяка.

Все искусство должно так завораживать.

– Пожалуйста, оставайтесь на местах, мисс Офелия, мисс Дафна, – слова Доггера вырвали меня из размышлений. – Внимательно следите за рекой вверх и вниз.

«Какой умный человек», – подумала я. Он нашел, чем их занять, чтобы они не впали в истерику, и помешал затоптать улики.

Удивительное дело, но людям, которые решительно раздают приказы на месте трагедии, всегда повинуются.

– Мисс Флавия, если вы соблаговолите побыть здесь, я схожу за полицией, – обратился он ко мне.

Я коротко кивнула, и он ушел в сторону церкви. Влажные манжеты его брюк шлепались о щиколотки, но это не мешало ему сохранять полный достоинства вид.

Как только он скрылся из виду, я приподняла край пледа.

На меня удивленно взглянули полузакрытые голубые глаза с расширенными зрачками – как будто я сдернула одеяло со спящего человека. Радужки были такого же цвета, как его губы и шелковые ленты на коленях.

Я понюхала губы, вернее, ткнулась в них кончиком носа, но ничего не уловила, кроме солоноватого запаха воды. Наклонилась к его глазам и втянула ноздрями воздух.

Так я и знала: яблоки. Цианистый калий, насколько я помню, запаха не имеет, но когда он смешивается с водой, растворяясь и образуя щелочной раствор, выделяется синильная кислота, которая в соединении с воздухом начинает пахнуть яблоками.

Глазная ткань, самая тонкая и нежная в теле, не только впитывает химические запахи лучше, чем остальные органы, но и сохраняет их дольше. Если не верите, понюхайте свои слезы через час, после того как поели лук.

Кроме того, глаза, полуприкрытые веками, были лучше защищены от вымывающего действия воды, чем нос и губы.

Его лицо было… ладно, скажем, интересным. Хотя оно несколько опухло, но синюшность практически отсутствовала. Верный знак, что либо тело находилось в воде недолго, либо, наоборот, долго было погружено в холодную глубину. Но тот факт, что сейчас оно всплыло на поверхность, означал, что в нем идут процессы газообразования. Есть и другие варианты, но этот самый правдоподобный.