Читать книгу - "Личное дело господина Мурао - Даша Завьялова"

приехали работать в типографию при Бюро по делам российских эмигрантов, а дальше… Дальше история темная: то ли отец почему-то принял участие в боевых действиях, хотя и не собирался, и погиб в бою при Халхин-Голе, то ли его застрелил какой-то советский разведчик в Харбине. Мне писали разное. А мать убили в то же время – прямо дома.

– Соболезную.

– Ничего. Это было давно, и, стыдно признаться, я их не очень-то помню. В Праге они вели светскую жизнь – то их вообще не бывало дома, то они терялись среди многочисленных гостей, русских эмигрантов. Я так мало общалась с родителями, что первые мои слова были на идише: моя гувернантка, еврейка, не говорила на чистом немецком. На самом деле я боюсь открыто рассказывать обо всем этом, понимаете? Слишком много всего во мне намешано. Не время сейчас быть… мной.

Те две недели в Маньчжурии я помню не очень хорошо – только ту ночь, когда за мной приехал дядя. Отец разбудил меня и попросил собраться как можно тише, чтобы не проснулась мать. Наверное, не хотел лишних слез, хотя разразился такой ливень, что нельзя было и переговариваться шепотом, а сборов-то подавно не было слышно. Потом мы ехали через весь Харбин до железнодорожной станции, где отец передал меня дяде – и больше уж я никогда не видела родителей.

Мы подходили к нашему с тетей дому, и я замедлила шаг у калитки.

– Через трое суток, поздней ночью, мы прибыли в Редзюн[15] – и там я впервые увидела море. Черное. Тревожное. Звенящее корабельными цепями.

– И вот вы здесь, – закончил за меня Мурао.

– Да, и вот я здесь. Теперь вы понимаете, почему я стараюсь как можно меньше бросаться в глаза, ношу традиционное платье и представляюсь Эмико, а не Эмилией. Я считаю, мне очень повезло, что меня взяли на работу в такое место, где, казалось бы, должны работать люди, для которых японская история и японский язык – родные.

Мурао согласился:

– Десять лет назад это было бы невозможно. Но сейчас такие сотрудники, как вы, показывают господам из Соединенных Штатов, что национализм побежден.

– Вы хотите сказать, что после снятия оккупации меня уволят?

Раньше я не думала об этом, и такая мысль меня встревожила. А ведь Мурао прав: может быть, есть какие-то негласные правила, по которым каждое предприятие обязано принять на работу сколько-то гайкокудзинов[16]? Тетю в городе знали и уважали, а про меня говорили, что я «дочь ее племянника от какой-то немки». О том, что у обоих моих родителей была русская кровь, никто не знал. Но если узнают? Чем это обернется для меня после того, как отсюда уйдут люди с Запада?

– Нет-нет, я не это имел в виду. Не волнуйтесь, Эмико. Если будут какие-то проблемы, мы с вами что-нибудь придумаем. – Господин Мурао улыбнулся и едва заметно поклонился. – На этом попрощаюсь с вами: мне нужно идти.

– До свидания, господин Мурао. Спасибо, что проводили.

Мне не понравились слова о том, что мы что-то придумаем: получается, теперь между нами возникли какие-то договоренности на неясных условиях. Я стояла у калитки, глядя, как писатель удаляется, готовая немедленно скрыться, если он обернется.

Но он не обернулся.

Глава вторая

Бесшумно открылась дверь дома, и во двор вышла тетя Кеико.

– Кто это тебя провожал?

– Это господин Мурао, писатель. Ты, кажется, не читала его книг, но наверняка слышала. Он автор «Секретов бамбуковой рощи» и «Писем из Киото». Ведет у нас книжный клуб.

– Да, что-то припоминаю.

Я не особенно боялась, что тетя начнет выговаривать мне за компанию малознакомого мужчины. Во-первых, это все-таки был уважаемый человек, местная знаменитость. Во-вторых, молодость тети Кеико пришлась на эпоху Тайсе, когда девушки вели себя даже смелее, чем сейчас, – и в свои семьдесят два она сохранила свободные взгляды на отношения. А в-третьих, и это главное, она помнила: в раннем детстве я воспитывалась в Европе, среди других нравов, и с этим было уже ничего не поделать.

Но тете, видимо, все-таки было любопытно, отчего это писатель мной заинтересовался, и она спросила:

– А почему он тебя провожал? Ты ведь ушла с Кадзуро, а он прибежал один. Минут десять назад.

– Разве он уже дома?

Тетя сделала несколько шагов в сторону, чтобы кисти глицинии не загораживали ей вид на двор семейства Накадзима, заглянула за забор и кивнула:

– Да, вон он – возится с велосипедом.

– Мы встречались втроем, обсуждали одну историю. Я тебе потом расскажу, хорошо? Мне надо поговорить с Кадзуро.

Тетя улыбнулась и подняла руку, показывая, что немедленно удаляется. Я подошла к заборчику.

– Кадзуро! Я здесь.

Он обернулся и встал.

– Разве ты не хотел куда-то зайти?

Кадзуро закусил травинку, облокотился на забор и посмотрел мне в глаза.

– Нет, и не собирался. Просто решил дать тебе возможность пообщаться с Мурао наедине.

– Не придумывай ничего, пожалуйста. Я ему наверняка не интересна в этом смысле, да и не очень это все прилично. Особенно после того, что мы от него услышали.

Кадзуро заулыбался.

Пожалуй, теперь стоило бы рассказать немного и о нем. Посмотрев на него непредвзято, стоило признать, что он был несимпатичным, болезненно худым, невысоким пареньком с неровными зубами и длинными, тонкими пальцами. На левой кисти средний и безымянный слегка загибались внутрь. А еще Кадзуро плохо видел и носил большие круглые очки. Если в детстве над ним и не смеялись, то, пожалуй, только благодаря тому, что его отец был влиятельным человеком. Накадзима Гандзиро до конца войны занимал высокий пост в дзайбацу[17] Мицуи: в филиале Киото он отвечал за работу с поставщиками. И, самое важное, он был главой соседской общины, то есть мог сделать так, что человека лишили бы продуктовых карточек или даже арестовали. Надо ли говорить, что с ним и его семьей обращались крайне почтительно?

Но, хотя дети и побаивались насмехаться над сыном господина Накадзимы, никакая сила не могла заставить их дружить с ним. Кадзуро уже в детстве отличался от других не только внешностью, но и характером: он был неуживчивым, конфликтным, острым на язык и в какой-то степени жестоким ребенком. Когда я впервые после переезда показалась на улице, Кадзуро забавы ради запустил в меня камнем – и немедленно получил сдачи. В отличие от других детей, я не знала, что этого мальчика нельзя обижать. Впрочем, ничего страшного не случилось: госпожа Ханако, его мать, все видела, и досталось тогда именно ему. После этого