Читать книгу - "Искатель, 2002 №12 - Анна Витальевна Малышева"

креветка, пала на землю и тихонько зарыдала, пытаясь поцеловать мои ноги. Я отшатнулся. Эта деревенская идиотка была невыносима в своем унижении… И ужасно жалка.

— Ладно, сперва поешь. — Я вынес ей из дома кусок хлеба и ломоть копченой колбасы. — Но потом иди!

Она схватила бутерброд, впилась в него мелкими острыми зубками и вдруг отбросила с выражением крайнего отвращения. Я возмутился:

— Не нравится? Тогда пошла отсюда!

Она подняла на меня бессмысленный взгляд, встала и, шатаясь, балансируя горбом, отправилась к калитке.

Однако вечером, выглянув в окно, я снова обнаружил ее во дворе. Она подметала пыль, высоко вздымая ее старым растрепанным веником. Увидев меня, дурочка застыла, мгновенно прикрывшись подолом, будто опасаясь удара. Но меня это уже не разжалобило. От нее просто тошнило.

— Пошла вон, — громко сказал я. — Ну иди, иди отсюда!

— А-о-о… — проныла она в ответ.

— Ты не нужна мне тут.

Вместо ответа она снова замахала веником. Я едва успел закрыть окно и спрятаться от пыли.

Уже давно наступила ночь, а во дворе все слышались маниакально равномерные, шаркающие звуки. Она подметала двор — эта бессловесная тварь, даже не умеющая назвать свое имя. Наконец я не выдержал и открыл дверь.

— Ты тут еще? — спросил я темноту.

Оттуда послышался долгий стон.

— Ну ладно, переночуй еще раз. Но завтра вон отсюда, слышишь…

Я не успел договорить. Горбатая тень бросилась на крыльцо и припала к моим ногам. А потом, неожиданно легко подняв меня на руки, перенесла на постель, уложила и, произнеся несколько идиотских слов, удалилась. Я лежал в темноте, оцепенев от изумления. Эта дура обладала поистине необычайной силой и совершенно невероятной преданностью. Даже Короля-Солнце не укладывали в постель с таким почтением.

Готовить она не умеет совершенно. Дом содержится в относительной чистоте, если не считать того, что она развела мокриц — уж слишком злоупотребляет водой. Дурочка упорно старается меня накормить и только понапрасну тратит консервы, делая дикую мешанку, будто для свиней. Сколько испорчено тушенки, рыбы, а уж овощи… Огород выглядит так, будто по нему прошелся слон. Каждый вечер я пытаюсь ее выставить и каждый вечер сдаюсь. Уж очень она несчастна, и ведь искренне старается… Ну что это такое! Мне снова пришлось ехать в селение.

— Пусть объявление повисит еще. У меня вроде бы есть прислуга, — сказал я продавцу. — Но она совершенно невыносима.

Он поднял на меня усталые глаза.

— В этой глуши других баб и не найти.

— Она убирается, будто пожар тушит, и все портит. Уже по всем углам плесень. А готовит так, что есть невозможно… Мешает все в кучу, а когда ругаешь ее, только ржет. Или плачет, когда как.

— Небось, дурочка? — со знанием дела спросил он.

— Совершенная. Прямо выставочный образец.

Продавец хмыкнул:

— Так чему удивляться? Дура — дура и есть.

— Но она все продукты перепортила! Мне такая прислуга не по карману!

— Погоди, — равнодушно ответил он. — Научится помаленьку. Тут у нас полдеревни таких, недоделанных. Они не злые, стараются… Лучше недотепа, чем стерва.

И покосился на заднюю дверь, где слышался визгливый голос его жены.

То, что злой моя служанка не была, я понял сразу. Как-то вечером, пытаясь съесть приготовленный ею ужин (дикое месиво) я отшвырнул тарелку и разорался на нее, как барин на крепостную. И каков же был результат? Она распростерлась передо мной на полу, рыдала, хватала мои ноги и пыталась что-то высказать. Но конечно, при ее ограниченных возможностях, ничего объяснить не смогла. Я быстро пришел в себя. Что я делаю? На кого кричу? Это несчастное существо не виновато в своем уродстве. Она кое-что понимает, во всяком случае, сразу улавливает, когда я недоволен, и раскаивается в своих ошибках. Значит, она все-таки разумна, эта кошмарная гарпия с грудью зрелой девушки и сердцем забитого ребенка. Оценивает, сопоставляет, пытается делать выводы… Идиоткой ее назвать нельзя, но судьба лишила ее членораздельной речи. И что мне оставалось делать? Выгнать ее? Послать туда, откуда пришла? А что у нее там — наверняка, ничего хорошего, если она так цепляется за эту работу. Оставить у себя?

Еще неделю назад я бы твердо ответил — нет. Но сейчас задумался. Она предана мне до чрезвычайности. Ближе к ночи пытается отнести меня в постель на руках, ловит каждый мой взгляд, каждое слово. Она покорнее собаки, но намного глупее. И как прислуга эта дурочка никуда не годится.

Я постепенно привыкаю к ее внешности, тем более что других людей не вижу, но меня все еще многое раздражает. Не понимаю, как к ней обращаться, не знаю ее имени.

Сегодня попытался кое-что узнать. Судя по всему, речь она понимала, хотя бы отчасти.

— Ты оттуда? — снова указал я в ту сторону, откуда она, судя по ее собственным указаниям, пришла.

Уродина кивнула и сжалась.

— У тебя там кто?

Никакого ответа. Я переменил тактику. Все равно ее мычание понять невозможно.

— Родители есть? Семья?

Она снова закивала, но сгорбилась так, что почти припала к земле.

— С тобой плохо обращались, да? Били?

Никакого ответа. Несчастная только громко сопела курносым носом.

— Как тебя зовут?

Она возбудилась, издала несколько протяжных звуков, явно пытаясь что-то мне сообщить. При этом прозвучало что-то вроде: «Лей-яа…» При этом показывала пальцем то на меня, то на себя, и кивала, да так, что ее голова болталась на тонкой кривой шейке.

Я воспользовался дикарским методом. Несколько раз ткнул себя пальцем в грудь и назвал свое имя. Потом ткнул пальцем в нее:

— Ты?

Она расхохоталась, будто я только что продемонстрировал забавнейший фокус.

— Ну и дура же ты! — не выдержал я. — Что с тебя взять!

Она жалобно заныла. Эта тварь всегда понимает, когда я ею недоволен, и страшно расстраивается. Я взял себя в руки и ушел в дом.

Ужасные дни. Дом совершенно отсырел от ее стараний навести чистоту, а вот огородом она, слава Богу, больше не занимается. Вид грядок вызывает у нее идиотский смех, и она всегда, глядя на них, начинает ковыряться в зубах и делает какие-то насмешливые жесты. Часто хлопает себя по животу, показывая, что ее мутит. Я злюсь:

— А меня мутит от тебя! Пошла вон!

Единственное, что она может кое-как проделать — это подмести двор. Никогда он не был таким чистым, как сейчас. Даже пыль исчезла — обнажилась каменистая почва. На кухню я ее больше не пускаю, вскрываю консервные банки, варю кашу. Она тоскливо наблюдает за моими действиями, изредка пытаясь вмешаться, но я ее гоню вон. Она никогда со мной не